Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами

На портрете Гарри Элкинса Уайденера мы видим кроткого молодого человека с мечтательным лицом и аккуратнейшим прямым пробором; указательным пальцем левой руки он заложил книгу небольшого формата - наверное, это дорогой его сердцу сборник стихотворений Китса. Уайденер родился в 1885 году в одной из лучших семей Филадельфии, вырос среди людей, не нуждавшихся в деньгах, в том самом мире, в котором экономист Торстейн Веблен наблюдал то, что потом убийственно метко назвал «показным потреблением». Показным потреблением Гарри были книги. К двадцати четырем годам он уже был обладателем солидного книжного собрания более чем из полутора тысяч томов. В 1909 году, подавая прошение о вступлении в нью-йоркский клуб богатых книголюбов Grolier, он с достоинством указал, что собирает «в основном интересные мне самому книги», особенно авторов и иллюстраторов XIX века. «В настоящее время лучшими книгами моей библиотеки являются издания Шекспира, богато иллюстрированные книги... а также почти полные собрания первых изданий Суинберна, Патера, Рида, Стивенсона и Роберта Браунинга». Однако мы точно знаем, что, по контрасту с этим изысканным собранием, любимейшим его чтением был «Остров сокровищ». С помощью потакавшей ему во всем состоятельной матери он сделался более серьезным собирателем, вступив в Grolier. Абрахам Розенбах, поставщик книг для высшего общества Филадельфии, сотрудничая со своим молодым протеже и клиентом, отпечатал частным образом каталог собрания Уайденера. Почетное место в нем заняло самое последнее приобретение - экземпляр романа «Аркадия» издания 1613 года, принадлежавший графине Пембрук, с дарственной подписью от автора: «Любящий тебя брат Филип Сидни». Каталог, как и положено уважающему себя библиофилу, был роскошен сам по себе: сто экземпляров было отпечатано на бумаге, два - на пергамене, в формате ин-кварто (это когда на одном типографском листе помещаются восемь страниц книги), с репродукциями, защищенными папиросной бумагой. Эдмунд Госс поздравил Уайденера с тем, что он «обладает великолепно подобранным собранием книг». Владелец составил завещание, по которому книги доставались его матери, которая потом должна была передать все собрание (в виде именной коллекции) Гарвардскому университету.

Собирательство книг было одним из статусных занятий состоятельных американцев времен «позолоченного века», когда и для Джона Пирпонта Моргана, и для Генри Эдвардса Хантингтона, и для Генри Клея Фоулджера их библиотеки служили скорее «прачечными» для отмывания огромных доходов от корпоративных финансов, железных дорог и нефти. Социолог Рассел Белк определяет коллекционирование как «активное, избирательное, увлеченное приобретение и обладание вещами, выведенными из обычного для них употребления»: книга, находящаяся в собрании, предназначена для показа, а не для чтения. В основе собирательства, замечает Белк, лежит стяжательство и обладание, но эти импульсы, бывает, маскируются высокой эстетической или культурной ценностью его объектов. Это, пожалуй, знакомо и нам: человек, покупающий книг больше, чем в состоянии прочитать, в анатомии консьюмеризма занимает совсем не такое место, как неистовый приобретатель дизайнерских сумок, крутых машин или, на худой конец, фирменных кроссовок. Японский термин «цундоку», с удовольствием перенятый на Западе, обозначает, что человек, накапливая книги, откладывает их чтение «на потом», подразумевает, можно сказать, страсть принадлежать к категории, для которой покупка книг - нечто совершенно непохожее на потребление товаров класса люкс, и без всякой стигматизации подчеркивает, что книги ценны не только тем, что их читают. Ричард де Бери, в начале XIV века воспев в своем «Филобиблоне» радости собирательства книг, рассчитывал, что его трактат «защитит нашу любовь к книгам от обвинений в чрезмерности». И сами эти обвинения, и попытки отразить их имеют долгую историю. Диагноз XIX века был куда суровее, чем просто чрезмерность. Под библиоманией обычно понимали неумеренную, подчас разрушительную привязанность к книгам, приобретенным за деньги или украденным, с очевидным намерением сделать их инертным, пассивным собранием, отнюдь не предназначенным для чтения или применения по прямому назначению. Помимо всего прочего, такая патологическая библиомания делала собирателя и вора коварно неотличимыми друг от друга: и тот и другой были запрограммированы на приобретение книг любыми способами.