Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами

В научно-медицинском отношении библиоманию одним из немногих рассмотрел Норман Вейнер, работа которого, опубликованная в журнале Psychoanalytic Quarterly, опирается исключительно на литературу и историю. Вейнер объясняет немногочисленность клинических исследований тем, что такое поведение «эго-синтонно», то есть приемлемо для самого человека, потому что совпадает с фундаментальными представлениями о самом себе или не противоречит им, а потому не переживается как проблематичное или подлежащее терапевтическому вмешательству. Книгомания точно так же, как и оправдания собирательству книг, видит саму себя весьма приятным занятием, этически очень непохожим на другие его виды. Вейнер провел весьма недвусмысленные параллели между рассказами о приобретении книг и историями о победах на сексуальном фронте, характерными для «гиперсексуальных мужчин истерического склада, которые всего лишь без устали напоминают себе, что их не кастрировали». В доказательство, пусть и не строго научное, он приводил тот факт, что под конец жизни, после всех своих бурных похождений, Казанова занимал скромный пост библиотекаря в богемском замке Дукс, принадлежавшем графу Вальдштейну. Пелем Гренвил Вудхаус, творивший в великий век книжного собирательства, продолжил эту соблазнительную тему в комичном образе американского библиофила по имени Кули Параден Лонг-Айлендский. Дорогая библиотека Парадена «заставляла библиофилов, попадавших в нее, в экстазе бегать кругами, разглядывать, принюхиваться, возбужденно повизгивать, подобно собакам, которые вдруг оказались среди разнообразных, самых увлекательных запахов».

Собирательство книг производит впечатление исключительно мозговой деятельности, но в ней больше от подсознания, чем от «сверх-я». И вообще-то не все собиратели книг - мужчины; современницами Гарри Уайденера были видные американские собирательницы - Эбби Эллен Хэнском Поуп и Эми Лоуэлл (ее собрание, как и книги Уайденера, тоже хранится теперь в Гарварде). Они, однако, исключения, которые лишний раз подтверждают правило.

Собирательство не только выявляет что-то особенное в собирателе, но еще и изменяет суть объекта собирательства. Вновь обратимся к его теоретику, Белку: «оказываясь в собрании, объект перестает быть представителем чего-либо и становится единственным в своем роде, не подлежащим свободному обмену на другой предмет, близкий по своей экономической ценности - его ценность находится в контексте всего собрания». Собирательство изымает книгу из обращения и обмена. Оно, следовательно, представляет собой один из множества уже знакомых нам способов - а среди них и дарение, и заметки на полях, и надписи, и собственно чтение - превращения книг из массовых продуктов в уникальные явления.

Для нас примером такой трансформации может послужить то, как Гарри Уайденер приобретал книги. В конце марта 1912 года он был в Лондоне с родителями и скупал там нужное и ненужное. Для богатого собирателя книг момент был как нельзя более подходящий. Перемещение центра экономической активности из Европы в США, падение английских семейств, владевших землями, дробление их владений на более мелкие, подъем тех, кого Бернард Беренсон назвал «мультимиллионерами», - все это означало, что большие распродажи редких книг вызывали пристальный интерес широкой публики и взвинчивали цены на них. Перемещение ценных книг из библиотек английской аристократии в нью-йоркские дворцы новых толстосумов вызвало бурные споры и немалое волнение в культурной сфере Великобритании. Уайденеру оставалось лишь покупать «по остаточному принципу», потому что на последней распродаже все, что он себе наметил, перекупил новый и очень состоятельный соперник, Генри Хантингтон.