Записки блокадного человека

Таково было положение вплоть до войны. Как раз перед войной ей зарезали уже сверстанную книгу, сценарий у нее не приняли, потому что там были изображены какие-то порывы масс и не было вождей. Помимо всего, на ней лежала тень политических подозрений. Война вскрыла конфликт. Она, разумеется, осталась и жадно ринулась в героику. Ленинградство стало для нее отпущением грехов. Правом сказать: вот я, подозреваемая, пострадавшая, стою на посту в числе самых лучших, верных и твердых. В то же время эта тема дала выход назревшей в ней трагической интонации, которая никак не могла выйти наружу, поскольку она прикреплялась к темам запретным. Наконец, эта тема на общем героическом фоне позволила ей создать собственный необычайно привлекательный образ: жена с большой душой (на гроб мертвецу жалко хлеба, живым – не жалко), умеющая любить, страдать и бороться. Во всем этом много личного, полемически утверждающего себя, компенсаторного за прошлые неудачи, и потому героика взята на очень истерической ноте и на неудержимом самолюбовании, коллективном и личном. Примирение происходит в первой же инстанции, конечно; но оно отодвинуто и до этой границы располагается трагедийный материал (она не понимает, что в сущности он не трагедийный, поскольку впереди – на близкой дистанции – готовое примирение). В стихотворении «Жена патриота» женщина сейчас твердо переносит гибель мужа, но когда другие будут возвращаться, она «по-женски заплачет навзрыд». Сказать об этом – это уже поэтическая вольность, которой гордится автор, впрочем, умеряемая тем, что этой же фразой утверждается крепкая советская семья.

В «Февральском дневнике» все заранее в первой инстанции замирено любовью к Родине и ненавистью к врагу, но в пределах этой границы располагается материал ужасного быта, дающий право на личную героическую интонацию; не только на абстрактно героическую военную интонацию, которой удовлетворяется большая часть поэтов-мужчин. Но на личную, без которой с трудом обходятся в искусстве женщины, которым нужно воплощать себя лично, конкретно, физически; воплощать себя как объект эротического любования и самолюбования. Неприятности не замедлили появиться. Сначала был испуг; потом высшие согласились на героику. Потом успех у публики; настоящий эмоциональный успех у женщин, на фронте и т. д. Но через некоторое время, естественно, появились новые установки. Забыть дистрофию и заняться моральным и материальным восстановлением и, главное, крепить трудовую дисциплину. Тут-то ее и обвинили; не только она написала мрачную вещь (скажем, тогда это было оправдано), но она продолжает держаться за эти мотивы. Намекают на то, что эта склонность к мрачным мотивам связана с ее старой травмой. У. говорит прямо и всерьез: Город очистили, канализацию исправили, и поэма Берггольц потеряла свое значение.

А ей в самом деле не хочется с этим расставаться. Ведь это ее высокая интонация, ее личный трагический образ. Ей же не интересно писать, как Лена Рывина, просто трам-там. Абстрактно писать о чужих фронтовых подвигах. Ей хочется писать о личном подвиге. А личный подвиг, собственно, состоял в том, что каждый выжил и что тем самым выжили все, то есть город выжил. Именно потому, что это подвиг и личный, и общий, о нем можно писать; ведь нельзя прямо написать о себе: я совершил такой-то героический поступок в бою. Но подвиг выживания обусловливается ужасом условий, поэтому с этим ужасом трудно расстаться. Ей в особенности, потому что для нее это не только случайно свалившееся повышение автоценности, но это закономерное завершение, разрешение трагической линии судьбы. Для нее это сюжетно. Это развивающаяся автоконцепция – женщина и человек, очищающийся от всех ошибок, сомнений, конфликтов – в огне общего высокого страдания. Глава в «Исповеди сына (дочери) века», и она еще переживает эту главу, а от нее хотят, чтобы она, по случаю исправлений городской канализации, перешла уже на другие темы, не имеющие для нее этого личного волнующего интереса.

Фрагменты, связанные с тетрадью «Слово»

Разговор с теткой

Тетка: Ой, я безумно спать хочу. Мне кажется, если бы я на 15 минут прилегла, я бы ожила. Только на 15 минут, потом я опять буду свежая.

Вообще, ты очень злой стал. Ты по отношению ко мне очень несправедлив. Но все-таки мне с тобой трудно расстаться. Но я бы рассталась. Ты говоришь, что я тебе в тягость, тебя раздражаю. Я бы уехала при самых ужасных условиях. И действительно я тебе в тягость. Но все-таки мне кажется – ты будешь по мне скучать. Ты ко мне привык. Все-таки ты приходишь домой, мы вместе кушаем. Есть свои маленькие радости – сегодня выдают то, завтра – это. Ты приходишь домой. Все готово, ты тоже вкусно готовишь.

– А что будет зимой?