Записки блокадного человека

Н. в семье представляла всегда начало эмоциональное и эстетическое. Она была влюблена в красоту и «жила этим!». Тата представляла начало интеллектуальное. Она гомосексуальна, поэтому считала это для себя обязательным. Чувство мужского превосходства над женщинами, неспособными рассуждать. У нее в самом деле некоторая способность к обобщению наблюденного; и она всегда находила наслаждение и реализацию в беспредметном упражнении этой способности. Жизнь не удалась; с некоторой даже смелостью она пошла служить в магазине, достигла там помзавмага. Это во многих отношениях было удобно и выгодно. Для утешения самолюбия имелись оправдательные понятия – виновата «гадкая действительность» – и острое, до эффекта острое, дифференциальное ощущение. Автоконцепция – красивого неудачничества. Она отлично работала в магазине, а на досуге крутила любовь, азартно играла в карты (проигрывая), читала и в разговорах упражняла мыслительную способность. Жизнь неудавшаяся, но пригодная для самолюбования, хотя бы драматическими контрастами между заслуживаемым и полученным.

Всю эту постройку смело. Надо опять самоопределяться, уже на вторично опустошенном месте. И тут средством реализации оказывается способность размышлять. Осознание и анализ своего состояния оказывается увлекательным творческим процессом (бескорыстное переживание) и фактором преодоления и превосходства.

Она сидит, преждевременно состарившаяся, безвозрастная, беззубая, и жадно, перебивая, говорит.

Она принимает для себя, как временную – на данный момент – автоконцепцию, состояние человека, постепенно выходящего из дистрофии, но еще несущего в себе ее трагические травмы. Она реализуется в обобщении и анализе элементов этого состояния.

– Нет, картины я еще не воспринимаю. Без книг, например, сейчас уже жить нельзя. А то нам еще нечем воспринять (мы – это формула обобщения). Это как когда в первый раз выдали масло, после большого перерыва. Помните? Казалось, что такое? Зачем – масло? Лучше бы больше хлеба дали. У вас не было этого чувства? Нам его нечем было воспринять. (Думаю, что у большинства не было этого чувства. Но это нечто, что ей удалось в себе наблюсти, схватить. И оно становится значительнее – возведенное в обобщение.) Также и с мясом. Совсем не хотелось мяса. Мясо было непонятно. Мы хотели только хлеба. И кашу. Каша, которую я в жизни никогда не ела (превосходство), вот была моя основа. А теперь мне уже хочется сливок. Это приходит постепенно. Я уже чувствую красоту города. Я каждый день езжу через мост и смотрю, как это красиво. Это самый лучший момент. Оттого в выходные дни я в кислом настроении. Но очень многое еще нечем воспринимать. Я помню, как вначале мы волновались и все обсуждали – как поведет себя Англия и что и как. Мы с Арсеном, мы, может быть, тем себя и ослабили, мы до трех часов рассуждали и спорили (мужское отношение). Потом все это стало все больше суживаться и суживаться. И остался один хлеб. И сейчас то, о чем я говорю, – это признаки нашей неполноценности (осознание). Мы неполноценны.

Подруга: Тут огромное значение имеет здоровье.

– Конечно.

– Какие-нибудь работницы прилавка, столовых – у них, конечно, очень ограниченные интересы, но они живут полной жизнью. Они наряжаются, влюбляются, ходят в театр…

Тата: Да, и это настоящая, реальная жизнь. (Дифференциальное довольство собственной широтой взгляда, позволяющей признать подлинность этой низшей жизни.)

Разговор переходит на другое.

– Ну, к этому я всегда относилась спокойно. Я даже уверена, что ничего в меня не может попасть. По-моему, каждый в этом уверен. Знаете, вначале я еще работала в магазине. Причем я осталась одна. А народу толклось тогда много. Я очень уставала. Когда начиналась тревога, я запирала магазин и ложилась в задней комнате отдыхать. Так что это ассоциировалось у меня с отдыхом. Так и осталось. Хотя я могла бы относиться иначе, потому что собственно в меня попало.

– На работе?

– Нет, я жила у своей приятельницы тогда. Мы никуда не спустились. Первая бомба попала во двор, нас тряхнуло. Мы сидели и прислушивались, куда попадет вторая, мы ведь не думали, что она попадет в нас. Это оказалось совсем не так страшно. То есть мы совсем не поняли, что случилось. Хотя упал шкап. Ох, как он подпрыгнул, тяжелый зеркальный шкап с бельем – как перышко! Он образовал угол, только потому не раздавил моей приятельнице голову.