Записки блокадного человека

Прочнее всего эти отношения оказываются у женщин (если брать пассивную сторону) энергичных, материально независимых, с хозяйским отношением к жизни, именно психически здоровых и общественно реализующихся настолько, что они обходятся без детей и настоящей семьи. Противоположные характеры скоро начинают тосковать по вторжению чуждого начала со всеми его атрибутами грубости, требовательности и эгоизма, ибо оно представляется им началом силы, умения и понимания, им недостающим.

У Н.К., как это часто бывает в этих случаях, есть свой мужской идеал с гипертрофированной мужественностью и с троглодитской ролью в сексуальных отношениях. Но в том-то и дело, что этот идеал остается абстракцией, а реализуется другое.

Н.К. – несокрушимое физическое здоровье, чувственность, напор, жадность к жизни, способности. Провинциальная культура (хоть она и петербуржка) и прирожденное безвкусие (туалеты, непонимание кино). Благодаря доброте и сострадательности, благодаря тому, что она обожала отца, человека с принципами, который привил ей неопределенную порядочность и уважение к социальным ценностям, – напор, жадность жизни не втолкнули ее в эгоистическое одичание. Напротив того, она ищет расширения. Она хочет пополняться и украшаться всеми возможными ценностями – социальными (смутно обоснованными, но это ее не смущает), эстетическими, эротическими и проч. и проч. При этом интенсивное ощущение себя, своей реализации и довольства. Женщины, сколько-нибудь успешно подвизающиеся на общественном поприще, вообще склоны к довольству. Это в силу инерции, еще живущей в крови атавистической уверенности в том, что женщина назначена для семейного круга и что, выходя из этого круга, она тем самым уже совершает некий акт, социально ценный, ставящий ее выше других женщин и приобщающий к высшей человеческой категории. Поэтому мужчине гораздо труднее достигнуть удовлетворяющей социальной реализации.

Дело не в том, конечно, чтобы состоять на службе, – все почти женщины сейчас работают, а в том, чтобы при этом побеждать обстоятельства. Н.К., которая до войны была на очень малых ролях, теперь развернулась. Она очень нужный человек. Она научный работник, поэт-агитатор, которому устраивают вечера в Доме культуры, она работает в редакции, пишет историю завода, работает в райкоме, выезжает на фронт с делегацией возлагать венки, она – потомственная дворянка (это ей тоже очень приятно), теперь – беспартийный большевик, пользующийся полным доверием. Она награждена медалью и, может быть, получит еще одну, она много работает, много зарабатывает и может помогать матери и двум сестрам. Ей сорок лет, но она моложава, несмотря на седеющие волосы. Она нравится (людям не очень понимающим толк в этом деле), а дома у нее уют и тихая прочная привязанность. Все это она создала сама, своими руками. Она избежала дистрофии, хотя ей пришлось тогда очень трудно. Самое худшее, что с ней было, – она иногда вдруг засыпала днем, чего отродясь не делала. Моральной дистрофии она даже не понимает. Она никогда, в самые худшие времена, не понимала этого озверения, когда люди прятали кусок даже от близких. К дистрофикам у нее жалость, невольное презрение, мягкое презрение доброго человека. Реализация в чувстве превосходства. Т.Р., которая ее покинула в свое время, – теперь дистрофична, и те, ради которых ее покинули, тоже дистрофичны. И они, как полагается дистрофикам, перегрызлись между собой. Она не может удержаться от легкой брезгливости, доставляющей ей удовольствие. Приятно, что эта партия выиграна, хотя бы через много лет, хотя бы за счет этих людей, которым она, конечно, желает добра. Восторжествовала жизненная сила и прямота чувств.

Все это прежде всего великолепное физическое и психическое здоровье, над которым для переживания ценностей надстраивается автоконцепция (довольно провинциально оформленная).

Может быть, это смешно. Но я в моем возрасте (цифру она все-таки избегает называть) чувствую такую полноту жизни. Как будто все впереди. И ничего не ушло. Я чувствую себя до сих пор со своими восемнадцатью годами, двадцатью годами. У других это проходит, а у меня наслаивается одно на другое. Столько еще всяких возможностей.

Как же вы не боитесь. Не боитесь потерять эту жизнь…

Нисколько. Во-первых, жизнь – это художественное произведение, и смерть в нем – необходимое завершение. Я всегда, с самого детства была готова к смерти. И потом я уверена, я знаю, что моя гибель не здесь, не теперь. Я еще проживу, погибну совсем иначе (многозначительность).