Записки бродячего врача

Человек, как правило, сосредоточен на самом себе и тебя просто не слышит, занятый глубокими мыслями о себе любимом. Кроме того, у человека никогда нет времени, по крайней мере нет времени на то, чтобы тебя выслушать. И в довершение всего животрепещущая тема, которая безумно интересна тебе прямо сейчас, как правило, ничего общего не имеет с животрепещущей темой, интересной прямо сейчас для твоего собеседника.

Разговаривать с котом лучше, но ненамного. Кот, конечно, не будет тебе прямо так возражать, но, во-первых, он сидит и делает вид, что тебя не слышит, ты говоришь в пустоту, а во-вторых, презрительное выражение, застывшее на его морде, дает тебе понять, что всю эту ересь он уже слышал многократно и отвечать тебе не будет то ли из лени, то ли из снобизма, не позволяющего снисходить до спора с низшим существом.

И остается собака. Собака смотрит тебе в глаза, она никуда не спешит, ее внимание безраздельно принадлежит только тебе, и ее глаза выражают глубокое понимание, эмоциональное участие и поддержку всех твоих гениальных идей. Все то, чего тебе всегда так не хватало.

Кормление птичек

Я зашел в гараж и обнаружил на заднем сиденье машины слегка окаменевшую французскую булку, над которой поработала трехлетняя дочь.

Булка называлась французской во времена моего уже почти незапамятного детства, потом ее в рамках борьбы с западными веяниями переименовали в городскую, а тут, в Штатах, она зовется португальской. Она такая удлиненная, очень белая, с хрустящим продольным гребешком. Саня ест ее, наверно, как я ел в ее возрасте, – выедает мякиш, так что конечный продукт напоминает подзорную трубу. Мы, в общем, не возражаем, поскольку самое вкусное все же достается нам, если останки булки не забываются в машине.

Я сказал дочери: «Давай покормим птичек», и мы пошли к заднему крыльцу, в пяти метрах от которого начинается полоска первобытного леса с полчищами черных скворцов, синекрылых соек и даже ярко-красных кардиналов. Булка была разломана на небольшие кусочки и уложена на бетонную площадку под садовым столиком.

Но тут в Сане проснулся аппетит, и она съела все кусочки сама прямо с бетона. Видала бы это моя мама… Оставалось там, правда, довольно много крошек, и я не терял надежды, но тут пришел кот Кузя, занял позицию в двух метрах от крошек и сказал нам, что даст знать, когда птички станут актуальны.

Книга кулинарная с эротическим акцентом

Особенности еврейской кухни

На ужин была свинина в глиняных горшочках.

В одном – запеченная с сыром, баклажанами и луком, в другом – кошерная, без сыра, но с розмарином и чесноком.

Баллада о супе

Я родился в Баку в семье бедных, но честных советских служащих.

В системе семейных ценностей суп занимал очень важное место. Только тот, кто ест суп, должен был вырасти высоким, сильным и здоровым. С другой стороны, тот, кто супа не ел, был обречен на общее худосочие, язву желудка и на прочие ужасные бичи человечества. Наиболее полезным и подлежащим неукоснительному употреблению внутрь был овощной суп, в котором плавали совершенно запредельные по своей мерзости кусочки вареного лука и жареной морковки.

Надо ли говорить, что на шкале моих нелюбвей суп занимал самое почетное место – чуть пониже манной каши с маслом и комочками, но сильно выше хлористого кальция и основ марксизма-ленинизма.

Но не дожил я и до сорока лет, как мое отношение к супу изменилось.

Исторический перелом произошел в одну прекрасную ночь, когда ребята из спецназа погранвойск, с которыми я коротал уик-энд в городе Шхеме, попросили меня постоять на часах. Вообще, в израильской армии врачи караульной службы не несут, тем более гордые обладатели лейтенантских погон. Но к тому моменту мы просидели в осаде в маленьком анклаве посреди стотысячного палестинского города уже два с половиной дня, намеченной драки не произошло, замирения тоже; все припасенные детективы я уже прочитал и начинал тихо дуреть от скуки. Ребята-спецназовцы же были совершенно замечательные, абсолютно не докучали мне медицинскими вопросами, и я с удовольствием согласился.

Смена была с двух ночи до шести утра. Сержант-разводящий показал мне мой участок периметра – двадцатиметровый кусок высокого каменного забора, оплетенного виноградом и отделяющего нас от здания женской школы, объяснил коротенько правила открытия огня («Увидишь кого на стене – стреляй, за хорошим не полезет») и оставил одного в компании двадцати примерно сверчков и автомата «Галиль» со складным прикладом. Я уселся в продранное автобусное кресло, притащенное кем-то из соседнего переулка, где валялся труп упомянутого автобуса, напомнил себе, что «Галиль», в сущности, это тот же калашников и пользуются им так же, и приступил к несению службы.