Записки бродячего врача

И у полувоенных ботинок фирмы «Диодора», в которых я еще хаживал на резервистскую службу в Рамаллу и Хеврон, с полураспадом все в порядке. Вот только протектор на подошве таки распался, и пришлось приклеить новый. В остальном с ними полный ОК.

А вот с темными очками, перчатками, бейсбольными кепками полный караул.

Например, прошлую зиму я начинал с тремя парами тонких флисовых перчаток в январе; в марте, после поездки на лыжи, осталась одна (перчатка, не пара), но к началу весны остальные две пары самовозродились в недрах комода, так что у меня сейчас пять перчаток.

Загадочнее же всего ситуация с круговоротом ручек (которыми пишут) в окружающей среде. На работе количество ручек в моих карманах флюктуирует от нуля до восьми, и у меня нет никакого контроля над этим процессом. Если у кого есть научно обоснованное решение этой загадки природы, срочно сообщите.

Выбор мудрости

Жизнь невообразимо долга. Наше поколение, по-видимому, будет жить лет до девяноста, и промежуток времени, в котором мы уже не сможем работать, но будем продолжать есть, пить, платить алименты и коммунальные услуги, может составить пару десятилетий.

И поэтому сейчас, пока мы еще в своем уме и в какой-то сносной телесной форме, надо работать как можно больше, урезать всякие необязательные расходы и копить, сбирать и закладывать в закрома. Это есть мудрость.

Жизнь невообразимо коротка и с течением времени становится все короче, не говоря уже об отличной от нуля возможности того, что она может прекратиться вдруг без всякого предварительного уведомления свыше.

И поэтому сейчас, пока мы еще в своем уме и в какой-то сносной телесной форме, надо работать как можно меньше и тратить деньги на предметы второй необходимости: на вкусные рестораны, спортивные машины желтого цвета и путешествия в экзотические страны или к старым друзьям. И это тоже мудрость.

Две мудрости сразу. И когда я научусь их комбинировать, я наконец буду жить правильно.

Шестьдесят

Когда мне должно было стукнуть сорок лет, будущее мое было вполне определено. Впереди меня ждали безо всяких промежуточных станций старость, немощь, импотенция, дом престарелых, и жизнь моя к тому времени совершенно уже прошла. Если бы у меня был хоть какой-то суицидальный потенциал, я бы, несомненно, убил себя тогда.

С тех пор прошло уже скоро двадцать лет. Я поменял место работы (многократно), страну с континентом заодно (один раз), жену (один раз), родил еще одного (четвертого) ребенка, завел собаку (первую), научился ездить на горных лыжах (плохо), играть в теннис (очень плохо) и стрелять диких уток (из рук вон).

И сейчас, в преддверии шестидесятилетия, моя обычная амбивалентность просто зашкаливает.

То есть, пока я на работе, я вполне еще готов работать. Тем более за зарплату, с годами достигшую вполне удовлетворительного размера. Я получаю все еще удовольствие от сложных случаев, от манипулирования пациентами и медсестрами, от хорошо сделанной процедуры и от узнавания нового. Я езжу на конференции и изучаю новые для себя методики и целые области медицины. Инфекционные болезни, ультразвук и эхокардиография, лечение незаживающих ран, интенсивная терапия, невропатология… Сколько всего надо узнать, чтобы оставаться в седле…

Когда я не на работе, я готов уйти на пенсию немедленно, еще вчера. Тридцать шесть лет жизни проведено в этих сраных госпиталях, в ночных дежурствах, реанимациях, беседах с родственниками уже почти покойного, в беспредметном трепе в бесчисленных ординаторских и бессмысленных спорах с умалишенными (начальниками, подчиненными, коллегами)… Ну сколько можно?!

И сколько всего есть вокруг… Пора наконец сесть, отредактировать и издать все написанное за последние много лет, научиться живописи и формальному рисунку, довести теннис до удовлетворительного уровня, поездить по свету, навестить старых друзей и относительно новых интернетных знакомых, о душе подумать наконец, а также навести порядок в гараже, в компьютере и на письменном столе.

А времени остается так мало, непредсказуемо мало… Впрочем, посмотрим, что я запою к восьмидесяти…

Возраст эгоизма

Когда-то меня впечатлило китайское изречение: «Только после пятидесяти лет человек начинает жить для самого себя».

Конечно, во времена, когда это изречение было изречено, это было чистой правдой. К пятидесяти годам среднего тогдашнего индивидуума его дети успевали переболеть и повзрослеть, родители успевали переболеть и помереть – и можно было уже блудить (наслаждаться жизнью) без оглядки вперед или назад.

Но золотой век прошел. Родители норовят дожить до девяноста лет, жены рожают после сорока, а то и ближе к пятидесяти, так что мы, послепятидесятилетние и околошестидесятилетние, по-прежнему осчастливлены и предками, и препубертатными потомками, и за всеми ними нужен глаз да глаз.

Утешает меня только то, что нашим детям будет еще хуже. У них будем мы.

И как же я им, нашим детям, не завидую!

Бедная Муму

Если бы мне не было жалко Муму, я бы поговорил о концепции искупления греха страданием.