Записки бродячего врача

Яков Давыдович приходил на работу первым, до уборщиц, отпирал поликлинику своим ключом и в начале рабочего дня молча стоял у входных дверей, маленький и крючконосый; очень скоро на работу уже никто не опаздывал; его побаивались все подряд, включая и его собственное начальство; и когда в возрасте около восьмидесяти лет деда наконец прогнали на пенсию с должности заведующего статистическим кабинетом, вся больница вздохнула с чувством глубокого облегчения.

Барьер

Я эмигрировал из бывшего Советского Союза в 1990 году. На выезде меня лишили гражданства и лейтенантских погон (что не причинило мне особого огорчения), содрали две бутылки водки за отправку багажа с Казанской таможни и разрешили купить сто пятьдесят долларов на нос по курсу шестьдесят копеек за доллар.

Во время путча в Москве я сидел приклеенным к CNN, но потом мой интерес к происходящему в России как отрезало на много лет. Родных там у меня не осталось, друзья или тоже уехали, или потерялись на путях эвакуации, и все мое время и энергия уходили на вгрызание в израильскую медицину и израильское общество.

В середине девяностых я подсел на интернет. Это совпало с разводом, и следующие несколько лет все свое свободное время я провел, круша свою личную жизнь в реале и, гораздо удачнее, переписываясь на ICQ и Odigo с дамами со всех концов съеживающегося на глазах земного шара со степенью интимности от общего трепа за жизнь до виртуального секса.

Возвращение в русскоязычное пространство состоялось в начале двухтысячных, когда стал тусоваться на русских фотографических сайтах. Тогда я обнаружил, что не только русский язык там, в России, не стоял на месте за прошедшие с моего отбытия десять или двенадцать лет, но и выросла стена неполного понимания между мной и людьми, оставшимися в России.

Эта стена не зависела ни от образования, ни от интеллекта, ни от возраста, ни от политических убеждений. Мои российские собеседники могли быть умнее или глупее меня, быть профессорами физики или дворниками, либералами или путинистами, но стена все равно стояла; было вполне определенное ощущение принадлежности к разным стаям.

В дальнейшем мой русский язык улучшился, я попал на «Сноб» и общался там, но чувство инакости так и не прошло.

И в один прекрасный день я кодифицировал это чувство в идее барьера – культурного барьера между теми, кто уехал во времена великого исхода народов из рушащейся советской империи, и теми, кто остался. Сразу оговорюсь, что этот барьер необязательно проходит по государственной границе Российской Федерации.

Барьер – это инакость, но не привязанная к шкале «плохо – хорошо». Люди по ту сторону барьера не лучше и не хуже меня по факту потусторонности. Они просто другие.

В чем состоит эта инакость? Где эта разница и каковы ее механизмы?

Наверно, у нас разные культурные коды, происходящие из разных реальностей вокруг нас.

Одна из черт различия – это принятие инакости как самоценной сущности. Люди по российскую сторону барьера не видят инакости вне шкалы «плохо – хорошо». Они верят в то, что люди, вещи и явления могут быть лучше или хуже друг друга, но не видят, что эти люди, вещи и явления могут быть просто разными, без морального ценника, прицепленного к их ноге.

Вообще, шкалы по ту сторону барьера представляются мне имеющими меньше градаций, чем по мою. Например, российская шкала представлений о степенях свободы имеет всего две отметки – тюрьма строгого режима и дикое поле. И ничего между.

Тот факт, что все люди имеют две ноги и все хотят кушать, делает всех представителей вида Homo sapiens одинаковыми при взгляде с той стороны барьера, но оставляет их бесконечно разными при взгляде с моего.

Ну и что? Даже если барьер существует не только в моем воспаленном воображении?

А то, что осознание существования барьера есть серьезный шаг к взаимопониманию, а презумпция одинаковости по факту общеязыкости или по факту рождения в том же роддоме есть серьезное этому взаимопониманию препятствие. Мы просто разные, и чем быстрее мы это поймем, тем легче нам будет друг с другом.

При условии, конечно, если нам действительно хочется этого бытия вместе.

Проблема бороды

Непредубежденному наблюдателю должно быть ясно, что ношение бороды увязано с экстремизмом. А экстремизм очень легко превращается в терроризм, точнее, терроризм есть насильственная форма экстремизма. Ортодоксия тоже есть разновидность экстремизма, но ее мы исключим из настоящего анализа.

Борода является маркером экстремизма ее носителя независимо от исповедуемой религии. Экстремисты всех крупнейших вероисповеданий – христиане, мусульмане, иудеи – отмечены бородой. Некоторые мыслители даже считают, что длина и густота бороды прямо пропорциональны степени экстремизма, но никаких исследований с двойным слепым контролем не было проведено, чтобы подтвердить эту гипотезу.