Записки бродячего врача

Но, с другой стороны, следует помнить, что медсестры блоков интенсивной терапии и реанимации – это специально выведенные элитные войска, способные сделать довольно сложные вещи для тяжелого больного самостоятельно или держать его в живых, пока врач бежит с другого этажа, и поэтому не надо давать себе волю и демонстрировать наработанный долгими годами медицинской практики звериный оскал, а, наоборот, надо всячески поощрять инициативу и поддерживать иллюзию того, что они держат бразды…

Тут ситуация разветвляется.

Если на самом деле с давлением и калием надо что-то делать и кардиолог, если подумать, все-таки насоветовал не совершеннейшую чушь, а у меня просто руки не дотянулись воплотить эту нечушь в жизнь, то надо с предложениями согласиться, но при этом не создать впечатление, что меня слишком легко уговорить на что угодно.

Хорошо хоть, что у меня в голове процессор уже довольно устарелый и ответ на любой вопрос или предложение занимает две-три секунды, что, надеюсь, производит на окружающих впечатление напряженной работы мысли и внутренней борьбы хорошего с лучшим, а не наоборот.

Если же на мой взгляд и давление, и уровень калия вполне терпимые и если в течение дня я уже объяснил шести заинтересованным лицам, включая самого кардиолога, почему не следует делать того-то и того-то, то дела сильно хуже.

Конечно, если день был не совершенно безумный и лыко я еще в состоянии вязать, то меня должно хватить на терпеливое объяснение про то-то и то-то (версия короткая, но уважительная к собеседнику).

А если меня за предшествующие одиннадцать часов тридцать минут таки разорвали на тысячу маленьких медвежат и жизнь уже недорога, то дело кончится непродуктивными визгами типа «Я доктор, я знаю лучше!» и другими бессмысленными воплями с моей стороны и справедливым негодованием со стороны противной.

Тогда следующим утром придется идти извиняться, что, впрочем, если изящно разыграть партию повинной головы, только добавит мне очков как человеку неравнодушному к своему делу, но способному сделать правильные выводы из трудной ситуации.

Нет, все же следует визжать почаще…

Самсон и его дети

Борода капитана неопровержимо свидетельствовала о том, что ее владелец за завтраком ел яичницу.

Артур Конан Дойль

Снявши голову, по волосам не плачут. Впрочем, здравый смысл требует не плакать по волосам и при неснятой голове. Однако…

Это была роскошная, уложенная в мелкие полуседые завитки курчавая шерсть, рождающая воспоминания о полковничьих папахах и воротниках пальто членов Политбюро на балконе мавзолея седьмого ноября. Она плотно покрывала грудь своего владельца – слегка обрюзгшего мужика лет шестидесяти, приехавшего в Израиль из солнечной кавказской республики.

С мужиком приключился инфаркт, его привезли в наше приемное отделение, и тут он умер. Но это была так называемая клиническая смерть – его стукнули электрическим разрядом из дефибриллятора, сердце заработало, и на том свете он провел всего несколько секунд. На шерстистой груди ни один электрод не удерживался, поэтому в процессе реанимации мужика заодно и побрили – негладко, но эффективно.

Когда на следующее утро я пришел его осматривать, первое, что он мне сказал, было: «Какая сука это сделала?!» – указывая на непотребную бледную просеку в нагрудных джунглях. Возмущение мужика не могло быть сильнее, даже если бы по ходу реанимационных мероприятий его кастрировали. Он продолжал бурчать и кипеть, пока на третий или четвертый день бодрая молодая поросль не начала покрывать бритую грудь, и только тогда мы были амнистированы.

По окончании мединститута я пошел работать в пригородную больницу, но оставался в то время тощим и несолидным. То, что посетители в больничном дворе спрашивали меня: «Мальчик, как пройти туда-то?» – раздражало ужасно, и я отпустил бороду. Это была элегантная эспаньолка, которая прекрасно сработала в плане обозначения возраста, в котором борода уже растет.

Потом я уехал в Набережные Челны и обнаружил, что борода а-ля Карл Маркс прекрасно греет холодным зимним утром на автобусной остановке, а исключение бритья из утренней программы удлиняет ночной сон минут аж на десять.

В последующие годы бороду я сбривал только один раз, и то, как выяснилось, зря. В 1990 году началась первая война в Персидском заливе, Израиль готовился к химической атаке со стороны Ирака, населению раздали противогазы, и я побрился начисто.

Ракеты на Тель-Авив таки падали каждую ночь, каждую ночь по сигналу тревоги или услышав таинственное «нахаш цефа»[9] по телевизору или по радио мы надевали противогазы и задраивались в герметичных комнатах. Постепенно стало понятно, что никакой химической атаки не будет, и противогаз надевался уже прямо на отросшую щетину, только чтобы не разочаровывать мою десятилетнюю дочь, которая ревностно следила за соблюдением инструкций гражданской обороны.