Записки дивеевской послушницы

— Договорились, в полшестого жду у своей палаты. И не стучи в дверь сильно, а то бабы ревнуют.

— Ну и дуры.

Ибрагимовна вернулась в свою палату, а дед к Мишке-Чеченцу. Деду все же хотелось продолжить тему, которую он пробовал развить с Санькой, новый собеседник деда сразу поддержал и предложил свою версию.

— Я, дед, знаешь, что кумекаю по этому вопросу. Сейчас идет политика выживания мало-мальски умных людей. Ты погляди, во что превратили русскую деревню.

— Твоя правда, — покашлял дед, — страх Божий, а не село.

— Так вот политика в этом, чтобы, кто что-то в этой жизни шарит, истребить, а вместо них наплодить идиотов.

— Ого!

— Ты что думаешь, вся эта политика по деторождению просто так? Как собакам крохи — копейки кинули, весь люмпен уж будь здоров плодиться — размножаться, а башками-то не прикинули, что медицина платная — раз, учеба — два … Кто за деньги рожает, будет думать о будущем? Ага, счас! Они плодят тупых рабов, которые будут жрать дешевую водку и верить телевизору. И, как дрессированные собаки, делать все, что им скажут.

— Эх, Мишка, да ты голова!

— Будет тебе, дед, я не барышня, комплиментов не терплю, давай еще по маленькой.

— Давай.

— Завтра у меня химия. Противно мне все. Сдохнуть бы быстрей.

— Не торопись, Мишка, не торопись. Глядишь, может, еще с полгода протянешь.

— Зачем?

— Чтобы, как хороший человек, весну проводить, лето встретить.

— Ага, и спрошу у кукушки, сколько мне жить осталось…

— Шутник! Нету в городе кукушки, все вытравили.

Мишка своим ответом про Бога так ошарашил деда, что тому немедленно захотелось в свою палату, чтобы в одиночестве, Санька не в счет, он все время молчит, обдумать все услышанное. А потому наскоро распрощался, ушел к себе в палату.

Случилось то, чего дед не ожидал: свежепоступившая девушка сидела в его палате, на его койке и разговаривала с Санькой. Оказывается, они были давно знакомы.

— Вот те на, где пути пересеклись, — буркнул дед и пошел гулять по коридору, чтобы не мешать молодым.

Он тихо и медленно шел, пока не зашел в часовню Пантелеймона Целителя. Дед, покашливая в кулак, зашел в святое место и застыл от изумления. В часовне на коленях сидела бабка Пелагея и слезно о чем-то просила Богородицу. Деду сделалось неловко, и он попятился назад, решив отсидеться на скамейке перед процедурным кабинетом.

Ветер совсем разбушевался. Внезапно распахнул окно, сбив комнатный цветок в горшке; земля рассыпалась по полу.

— Ить, непогода какая, — проговорил дед и принялся руками сгребать землю обратно.

Пригоршни земли ложились в горшок на свое прежнее место, но уже с видимым иным ощущением, и утрамбовать их было не так-то просто, основание цветка словно посвежело. И, странным образом, от этого растение сделалось чуть-чуть другим. Когда осталось положить в цветок последнюю пригоршню земли, рука деда нащупала что-то твердое. Дед протер о рукав находку, внимательно осмотрел: пузырек из-под марганцовки с тщательно вложенной запиской. Он положил пузырек в карман и принялся дальше убирать землю. Когда работа была окончена, у старика началась одышка, ему пришлось сесть на кушетку.

Внезапно перед глазами все поплыло. Тело обмякло и не слушалось его, дед, как был, так и скатился на пол. Кто-то в коридоре его увидел и побежал за врачом. Но ни в ординаторской, ни в процедурной врача не было. Вместо врача прибежала молодая сестричка, а потом к ней присоединилась сестра-хозяйка, женщины еле втащили деда в кабинет с помощью больных и начали сами оказывать ему медицинскую помощь. Однако организм перестал слушаться своего хозяина, и к вечеру деду сделалось хуже. Тяжелее всех эту новость приняла Ибрагимовна, она же и позвала иеромонаха Антония, который неотступно находился при больнице. Антоний причастил деда, дал ему напутственное слово.

Больной стал спокойным-спокойным. К нему подошла Ибрагимовна, внимательно посмотрела и тихо спросила:

— Уходишь?

— Вроде того… ответил дед.

— Ты это мне место там займи подле себя.

— Хорошо, а где слева или справа?

— А без разницы…

— Почему?

— Главное ведь — рядом…

— Твоя правда, — дед закашлялся, — а теперь иди. Спи спокойно. И не плачь за меня. Место тебе справа займу, слева Наталья будет, как-никак жена законная. Тама, поди, не подеретесь?

— Не знаю…

— Не подеретесь. Если бы и тама дрались, то какой смысл умирать?

— Ты… не поминай лихом. Прости меня, ладно? И за то, что ударила тебя по щеке подле перевязочной, я же не со зла.

— Да я не обижаюсь, ступай, ты тоже меня прости. И не скучай, когда энта… сиреня распустится, вспомни меня, я ить как думал, доживу до сирени, наломаю веток-то, да и пойду тебе предложение делать, Саньку можно было перевести в другую палату, а ты бы ко мне перешла. Так и жили бы друг с дружкой… Ты хоть до сирени-то доживи… И смотри, ни с кем тут шуры-муры не заводи, я ить тебя буду ждать по-честному…

Дверь открылась, в нее, пошатываясь, вошел нетрезвый врач, подошел к кровати, наклонился, дохнул перегаром на деда и сказал:

— Готов, полчаса от силы осталось.

Потом повернулся к Ибрагимовне и попросил посторонних выйти…