Записки доктора (1926 – 1929)

Чтение «Записок доктора Ливанова» помогает отойти от привычного схематизма и одностороннего взгляда на многие общественные явления прошлого, воспроизвести реальную жизнь, взаимоотношения людей и бытовую обстановку 20-х годов прошлого столетия. Картина, наблюдаемая Константином Александровичем, сегодня обретает исторические приметы, начинает восприниматься как источник познания описываемого времени, его местного своеобразия.

Первым, кто заинтересовался судьбой семьи Ливановых, был рыбинский учитель и краевед Дмитрий Владимирович Романов, муж внучки К. А. Ливанова, Светланы Всеволодовны Вейде. Им была составлена обширная хроника событий семейной жизни Ливановых, подготовлена книга «Судьба рыбинской семьи», где собраны интересные сведения и воспоминания современников и где впервые упоминаются «Записки доктора Ливанова». Однако преждевременная смерть в 1992 году прервала эту работу Д. В. Романова.

Поэт Юрий Михайлович Кублановский, познакомившись с рукописью «Записок…» Ливанова, помог подготовить журнальный вариант их публикации в журнале «Новый мир», членом редколлегии которого он тогда являлся. «Записки доктора Ливанова» под заголовком «Без Бога» были частично опубликованы в январском и февральском номерах журнала за 2003 год с предисловием и примечаниями рыбинского краеведа О. Ю. Тишиновой. Они оказались замечены читательской общественностью, о них тепло отозвался А. И. Солженицын, появились рецензии на страницах газет и журналов[30]. Уже тогда прозвучало пожелание читателей опубликовать «Записки…» отдельной книгой. В подготовке к публикации полного текста «Записок…» активное участие приняла Светлана Владимировна Дружинина (Санкт-Петербург), внучка ярославского журналиста и издателя Николая Петровича Дружинина (1858–1941). Её советы и помощь определили цели и задачи этого издания.

«Записки доктора Ливанова» написаны в школьной ученической тетради в линейку фиолетовыми чернилами от руки, мелким бисерным почерком автора, на 95 листах. Текст «Записок…» публикуется по рукописи без каких-либо сокращений. В ряде случаев в квадратные скобки вставлены уточняющие слова или раскрыты сокращения, как в тексте «Записок…», так и в публикуемых в книге приложениях. Практически все имеющиеся в тексте цитаты сверены с источниками и прокомментированы. Курсивом набраны слова, выделенные или подчеркнутые в тексте. В дополнение к «Запискам…» публикуются материалы из записной книжки, которую К. А. Ливанов вёл в эти же годы.

В приложении опубликованы материалы, рассказывающие о семье Ливановых, документы, носящие автобиографический характер, а также очерк-воспоминание А. А. Золотарёва.

1926 год

24. IV. Ночь под Вербное воскресенье

«Мне и одному хорошо, и со всеми. Я и не одиночка и не общественник. Но когда я один – я полный, а когда со всеми – не полный. Одному мне всё-таки лучше. Одному лучше – потому, что, когда я один, – я с Богом!»[31]

Почему-то пришли на память эти милые, чудесные слова даже и не вспомню кого. Может быть, потому, что за стеной играет моя Галя[32]… Весь день у меня какое-то тревожное, потерянное настроение. Как будто обронил что-то важное, нужное – и не могу найти. Сейчас Галя вернулась из церкви и очень оживлена: до самого дому донесла горящую свечечку, и только у самого крыльца свечечка догорела, не потухла, а догорела до конца, обжёгши ей пальцы. Рассказала, как на улице какой-то кавалер под ручку с дамой, поравнявшись с ней, хотел было что-то сказать по поводу горящей свечки, но не успел, а только презрительно фыркнул и получил за это «большого дурака». Рассказала и улетела. И вот слышу: подбирает что-то на рояли…

И вдруг как-то светло и тихо стало. Такая знакомая, давно-давно родная мелодия… Вспомнилось, как в далёкой юности я услышал её в необычной обстановке.

Летняя ночь – удивительно ясная, лунная – в моём родном селе. Густой, молочно-серебристый туман закрыл всё кругом. Не видно домов, чуть-чуть холмиками выступают из белого моря верхушки деревьев на погосте. А над морем голубое сияние…

По дороге слышен стук одинокой телеги. Всё ближе, ближе…

И вдруг чудесный голос: «Выхожу один я на дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит; ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» Не видно ничего, слышно только, как стучат колеса, фыркает лошадь. Голос – высокий, чистый, нежный тенор – как будто плывёт из тумана.

«В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём?»

Никогда потом ни одна песня не производила на меня такое глубокое, такое волнующее впечатление. Кто был певцом – я не знаю. Ночь была поздняя. Всё в доме спало. Я стоял на балкончике нашей светелки – и весь дрожал и плакал. И мне теперь кажется, что я впервые тогда сознательно почувствовал Бога и научился молиться ему…

Сижу один за своим столом и так живо чувствую, почему одному мне лучше: «Пустыня внемлет Богу…»

26. IV