Записки Флэшмена. Том 2.

— К счастью, как представляется, ничего плохого не случилось, — холодно заметил он. — В любом случае, полагаю, чем меньше об этом будут говорить, тем лучше. Согласитесь, майор Броудфут, что любая публикация о предательстве сикхов может иметь самые печальные последствия. — Не ожидая ответа Броудфута, он обернулся ко мне: — И я не хотел бы, чтобы то, что вы испытали в руках врагов, стало бы известно за границей. Это ужасные вещи. — Он говорил об этом так, словно обсуждал погоду. — Я поздравляю вас со счастливым избавлением, но если подробности станут широко известны, это может иметь слишком возбуждающий эффект, который ни к чему хорошему не приведет.

Хардинг отнюдь не имел в виду последствия для меня — просто даже в разгар войны, он беспокоился о нормализации наших отношений с Пенджабом после того, как она закончится; так что поджаренная задница Флэши не должна была заслонять радужных перспектив. Раньше я просто не любил Хардинга, но теперь я его возненавидел. Конечно же, я сразу согласился, как образцовый маленький подхалим и Гауг, который нетерпеливо ерзал на месте, тут же вставил свое слово:

— Скажи, мой мальчик — и даже если ты ошибешься, я не буду тебя обвинять. Этот Тедж Сингх... ты его вроде бы знаешь. Можем ли мы надеяться, что он сможет совершить самое худшее — для своей же армии?

— Да сэр, — твердо ответил я. — Я думаю так: сам он бы вечно сидел у Фирозпура. Но его офицеры могут заставить его изменить решение.

— Полагаю, сэр Хью, — вмешался Хардинг, — что разумнее будет взвесить известные нам факты, нежели мнение мистера Флэшмена.

Гауг нахмурился, услышав такой тон, но все же кивнул:

— Конечно, сорр Хинри. Но как бы там ни было, мы должны двигаться к Фирозшаху — и как можно быстрее.

После этого меня отпустили, но прежде Гауг настоял, чтобы выпить за мое здоровье — Хардинг при этом едва оторвал свой стакан от стола. Да и черт с ним — я был слишком измотан, чтобы обращать на это внимание и действительно готов продрыхнуть хоть целый год, но разве мне дали шанс? Я едва успел стянуть сапоги и чуть смыть свою усталость холодной водой, когда в мою палатку ввалился Броудфут, с бутылкой в руках, переполненный радостью и поздравлениями, большая часть которых предназначалась ему самому — за то, что он был так умен, что послал в Лахор именно меня. Я ответил, что Хардинг, похоже, так не думает, а он фыркнул и заявил, что Хардинг — осел и напыщенный сноб, который ни черта не смыслит в работе политических агентов — но я не должен обращать на это внимание, а лучше рассказать ему о Лахоре, все что я знаю — и тут он плюхнулся на мой чарпой[670], блестя очками и весь обратился в слух.

Ну, вы все это знаете, а до полуночи узнал и он — все, за исключением наиболее веселых мест моих приключений с Джиндан и Манглой, о которых из деликатности я решил не упоминать. Я подробно рассказал о моей дружбе с Далипом, в уважительном тоне говорил о Гарднере и замолвил словечко о Джассе — и вы знаете, Броудфут, оказывается, все это время был в курсе подлинной личности этого удивительного негодяя, но принципиально не сообщил мне об этом. Когда я закончил, он с удовольствием потер руки.

— Все это весьма ценно. Особенно, конечно же то, что тебе удалось завоевать доверие юного махараджи... и его матери... — Он бросил на меня острый взгляд, но я встретил его с по-детски невинным видом, от которого он порозовел и начал протирать свои очки. — Да и Гулаб Сингха также. Все трое будут решающими фигурами, когда все это закончится. Да...

На мгновение он впал в очередной свой кельтский транс, но сразу же очнулся.

— Флэши — я собираюсь попросить тебя сделать одно сложное дело. Тебе оно не понравится, но его нужно сделать. Понимаешь?

О, Иисусе, — подумал я — ну что же еще? Он захочет, чтобы я отправился в Бирму, или выкрасил волосы в зеленый цвет, а может быть, предложит мне похитить короля Афганистана — черт его побери! Я свое дело сделал и будь он проклят! Конечно, я с готовностью спросил Джорджи, что это за дело, а он бросил взгляд на мою лодыжку, все еще покрасневшую и опухшую, которую я замотал в мокрое полотенце.

— Вижу, она все еще болит. Но ведь это не помешало тебе сегодня проскакать тридцать миль — а если завтра случится кавалерийская атака на хальсу, ты ведь все равно примешь в ней участие, даже если это тебя добьет, не так ли?

— Чертовски надеюсь на это! — воскликнул я, хотя сердце у меня ушло в пятки, а Броудфут покачал головой в глубоком восхищении.

— Я знал это! Только что из огня — и снова рвешься в пламя. Именно таким ты был и во время отступления из Кабула. — Он похлопал меня по плечу. — Ну что же, прости меня, мой мальчик — но этого не будет. Я хочу, чтобы к завтрашнему дню ты и шагу не мог ступить, не то что взобраться на лошадь — понимаешь?

Я не понимал, но нюхом чуял, что-то чертовски странное.