Записки Флэшмена. Том 2.

— Официально нет. Спальные места, приготовленные для дам, остаются незанятыми вплоть до Вены. Однако, — он кивнул в направлении одного из наглухо зашторенных вагонов, — столь высокопоставленную пассажирку, как ее высочество, все-таки разместили. И теперь, мой непоколебимый англичанин, — восклицает журналист, ухмыляясь во все свои жирные щеки, — вы наконец признаетесь, что рады своему приезду в Париж и что маленький презент Бловица пришелся вам по нраву!

Видимо, мой ответ его удовлетворил, потому как он увлек меня к остальным пассажирам, из которых, похоже, все являлись знакомыми журналиста, но на самом деле я не вполне был уверен, что мне нравится этот «petit cadeau». Я прибыл во Францию с целью поотлынивать от службы и поразвратничать в тишине и покое, а вовсе не путешествовать. С другой стороны, мне до сих пор не приходилось бывать в Вене, прослывшей первой среди европейских столиц по части аморальных светских удовольствий, да и круглые сутки уединенной роскоши в компании ее высочества обещали приятную поездку. Последним железнодорожным распутством был вояж с ненасытной миссис Поплевелл по Балтиморской линии в 59-м, и удовольствие было просто на загляденье — пока она не вышвырнула меня из поезда, и мне не пришлось подобру-поздорову уносить ноги от наступающих на пятки куклосовцев. Впрочем, три парки едва ли способны дотянуться до Австрии... А к черту все, с какой стати так трястись[865]? Поэтому я раскланялся с присутствующими, из которых запомнились только прославленный Нажельмакер, босс открывающейся линии, внешностью напоминавший сицилийского разбойника, но воплощенная любезность, и Что-то-с-чем-то-Эфенди — жирный бородач из турецкого посольства. Присутствовали также щелкоперы из разных газет и куча директоров железнодорожных компаний, лягушачьих и бельгийских по большей части. Всего народу собралось человек сорок.

Тут вдруг началась суета и мы гурьбой устремились к вагонам, где кондукторы распределяли нас по купе. Помнится, наше с Бловицем было обозначено номером 151, что странно для такого небольшого состава. Загудели свистки, раздались крики; из окна мы видели, как толпа за барьером горланит «ура» и подбрасывает в воздух шляпы, а чиновники на платформе машут на прощание. Двери закрываются, трах-бум-бах, последний гудок — и над Гар-де-л`Эст повисает странная тишина. Полагаю, заразительный энтузиазм Бловица возымел свой эффект, потому как меня охватило вдруг необычайное волнение. Поезд слегка дернулся, мимо нашего окна проплыла струйка пара, слабо звякнули буфера, под ногами негромко заскрежетали колеса, и вот мы уже скользим, плавно и пока еще неспешно, вдоль перрона. Машущие фигуры последовательно исчезают из виду, вокзал остается позади, и я ловлю себя на мысли: «Да, за свою жизнь тебе довелось поучаствовать в нескольких своеобразных начинаниях — от "золотой лихорадки" сорок девятого до атаки Легкой бригады, и вот еще одно». Бловиц же захлопнул крышку карманных часов и стиснул мою руку, обуреваемый эмоциями — черт, ну и сентиментальный толстячок был этот писака!

— Sept heures et un, precisement, — говорит он благоговейно — L`Express Orient parti[866]!

Насколько я мог судить, парень был пьян без вина, бурно восхищаясь каждой мелочью обстановки купе, приглашая меня полюбоваться обивкой мебели, блестящими панелями, аккуратно пристроенной в углу за дверью миниатюрной раковиной, рядами ламп и кнопок, скрытыми ящичками и полочками, бархатными занавесками и прочим. Буквально через слово с его уст срывалось: «magnifique!», «superbe!», «merveilleux!», а один раз даже «высший класс, черт побери!». И мне не оставалось ничего иного как согласиться. Как бы не обернулось первое мое путешествие на «Восточном экспрессе», оказавшееся также и последним, но этот поезд запомнился мне как самый шикарный из всех, и я порадовал Бловица, сообщив ему об этом[867].

— Такой роскоши вы не найдете даже в Вене! — восклицает тот. — Кстати, вспомнил: остановитесь лучше в «Золотом ягненке» на Пратерштрассе, нежели в «Эрцгерцоге Карле». Назовите герру Гауптманну мое имя — и он встретит вас с распростертыми объятиями. А кухня у него — просто предел мечтаний! Ah, mais ecoutez! Пока я тут разглагольствую, le diner est servi! Allons, mettons-nous[868]!

Еще очко в пользу «Восточного экспресса»: не успели мы толком отъехать от Парижа, как до отвала набили защечные мешки, и я должен признать, что не мог сказать ни единого слова против блюд, предложенных в пышном обеденном салоне с его розовыми полутонами, белоснежными скатертями, серебром, хрусталем и мгновенным обслуживанием. Бловиц едва не разрыдался слезами обжоры при виде всего этого. Он экстатически наполнял брюхо, приходя в восторг при очередной смене, и упрекал меня за проявленный недостаток аппетита. Я, вообще-то, не дурак по части покушать, но в тот вечер ел и пил умеренно, пребывая мыслями в спальном вагоне для дам, где, согласно моим предположениям, обедала в интимном уединении мадам Кральта. По мне, не годится распухать от переедания, когда труба зовет в атаку.