Записки Флэшмена. Том 2.

— Нам сегодня ночью надо быть на ногах, — продолжает он, — и будет не слишком правильно, если вас обнаружат расхаживающим в темноте, а не валяющимся в кровати, как подобает старой больной развалине.

Штарнберг весь аж светился и, прогуливаясь взад-вперед с сигареткой в углу рта, призывал порадоваться вместе с ним, как здорово все прошло.

— Думаю, вам придется страшно хромать, опираясь на трость. Слишком поздно для Ф-И выставлять нас теперь за дверь, правда же?

Я спросил, откуда ему, черт побери, так много известно про мои раны, и удостоился покровительственной улыбки.

— А вы сами не догадываетесь? Бисмарк — гений по части деталей. Ха, мне о ваших боевых шрамах известно не меньше вас самих! — Он вдруг подскочил и ухватил меня за волосы. — Лишились даже части скальпа на диком и нечесанном западе! О, да, — восклицает этот несносный щенок, — готов побиться об заклад, что в вашем досье, которое я изучал, найдутся фактики, о которых вы сами забыли, а то и вовсе не знали. Ну и послужной у вас, чтоб мне лопнуть — хотел бы я к исходу жизни повидать хотя бы половину того, через что довелось пройти вам.

Виллем покачал своей красивой головой, и в глазах его блеснуло восхищение, запомнившееся с первой нашей встречи.

— Папаша был прав — вы высший класс, без дураков. Тогда в поезде, когда вы понять не могли, во что вляпались, когда попали в ловушку по вине злокозненной авантюристки, а злодей приставил пистолет к виску, вы же не подняли ни шума, ни крика, не звали полицию, так? Ну да, всего разок, после чего прикусили язык и стали прикидывать шансы, слушая и выжидая своего часа. Я тогда ни на йоту вам не верил. Кральта вот верила, а она не дура, хотя и млеет от Флэши. Зато история с нападением на Гюнтера убедила меня — в тот миг я понял, что вы с нами!

Билл иронично ухмыльнулся.

— И Франц-Иосиф с миром во всем мире тут вовсе ни при чем, не так ли? Все чисто потехи ради! — он хлопнул себя по коленке, довольный, как слон. — Вы нравитесь мне, Гарри, пристрелите, коли не так! И мы ох как славно повеселимся на пару, дайте только время!

Юнец вскочил и бросил окурок в камин.

— Теперь к делу: я отправляюсь поразведать окрестности, выяснить, кто тут есть кто и что почем. Постараюсь втереться в доверие к адъютантам, выражу профессиональный интерес к сержанту и его караульным.

Реплика была дополнена многозначительным подмигиванием.

— Вы пока лежите и поправляйтесь, а когда я вернусь, мы обсудим пути и средства, идет? — Он прикусил губу и с важным видом извлек очередную папироску.

— Знаете, сдается мне, что это та самая ночь! Не знаю почему — просто инстинкт. С вами такое случалось?

— Случалось, когда был молодым и зеленым, — буркнул я, чтобы посбить с него спесь. — Это от нервов, Штарнберг. Вам просто хочется, чтобы все поскорее кончилось.

Это его ни на грош не задело.

— Сами вы нервничаете! — фыркнул он. — Но если хотите сказать, что мне не терпится, это правда.

В последнее я охотно верил, потому как наблюдал подобный дикий огонек, загорающийся в предвкушении убийства, в глазах сумасшедших вроде Брука или Кастера, и это — самая последняя вещь, которая тебе нужна, когда собственные твои страхи перехлестывают через край.

— Это напомнило, — продолжает Билл, — что пришло время должным образом экипировать вас. — Он извлек из кармана «лево», крутанул на пальце и протянул рукояткой вперед. — Пять патронов в барабане. Остальные выдам попозже. Спрячьте его до поры.

Наличие оружия успокаивает, но не сильно. Как и этот его чертов «инстинкт», оно напоминало про то, что преисподняя вот-вот разверзнется — быть может, через каких-нибудь несколько часов. Пока же, предоставленный самому себе, я мог лишь баюкать и пристраивать поудобнее свою вроде как сильно пострадавшую ногу. Тут появились ординарцы и, щелкнув каблуками, попросили разрешения обустроить комнату, приготовить белье, развести огонь. Также они приволокли мои пожитки, остававшиеся в «Золотом корабле» (Виллем распорядился, не иначе) и принесли кофе, который я разделил с парой юнцов из числа адъютантов Франца-Иосифа, явившихся засвидетельствовать свое почтение раненому гостю. Имена я их не запомнил, назвав про себя Твидлдам и Твидлди[916]. Один белобрысый, другой — темноволосый, зато совершенно неотличимые друг от друга по веселости, нагловатости и беззаботному, но почтительному вниманию ко мне. Твидлди был наслышан о моей славе и сгорал от нетерпения послушать рассказы, но поскольку любопытство Твидлдама носило характер скорее чисто вежливый, а я не из тех, кого просто вывести на откровенность, детской забавой было направлять разговор куда мне заблагорассудится.