Записки Флэшмена. Том 2.

Сон как рукой сняло. Я лежал, содрогаясь от мысли, что ожидает меня на следующий день, и даже очередной наскок на полусонную Кральту не успокоил нервов. Оказаться вовлеченным в безумие Бисмарка по желанию твоих же соотечественников — верх несправедливости, и я поймал себя на мысли, что лютой ненавистью ненавижу Хаттона и все его затеи. Ему-то хорошо: носится с поручениями Гладстона и сидит себе в сторонке, пока беззащитные трусы вроде меня вынуждены в обществе кровожадного маньяка спасать от гибели бесполезного габсбургского идиота, которого хватило только на то, чтобы наградить сифилисом свою жену. Что бесило меня больше всего, так это осознание факта, какое наслаждение испытывают Хаттон и его шайка от своей гнусной работенки. Верите или нет, но на следующее утро в аллеях были обнаружены еще две бесчувственные их жертвы, обчищенные до нитки. Жаль, что ищейки не сцапали этого Хаттона по горячим следам — десяток лет на хлебе, воде и в кандалах отвратили бы его душу от злых деяний.

VII

Один из уроков, которые я намерен преподать молодым, заключается в следующем: если ты идешь на обман, играй в полную силу, никаких полумер. Какой бы нелепой ни казалась выдумка, стой на своем — и у тебя есть шанс выкрутиться. Взять случай, когда меня застал in flagrante[914] в калькуттском отеле разъяренный муж. Я впарил ему идею, что являюсь доктором, осматривающим грудь его жены. А будучи пойман, влезая через слуховое окошко в резиденцию Джефферсона Дэвиса, я представился рабочим, устанавливающим громоотвод. Одна-единственная заминка, и со мной все было бы кончено — нахальное возмущение тем, что мне помешали — именно оно спасло меня. Но никогда не блистал мой талант ярче, чем с Виллемом фон Штарнбергом в лесу Франца-Иосифа под Ишлем! Это был бенефис, способный доставить зрителям массу удовольствия, не доведись артисту корчиться от боли, когда Билл едва-едва не сломал мне ногу. Руди мог бы гордиться своим сыном.

Встали мы задолго до рассвета и наскоро подкрепились — я по большей части шнапсом, в надежде укрепить нервы. После еды пришла Кральта, пожелать отважным воинам удачи. Когда мы расцеловались, щеки ее были холодны как лед, но губы ласкали жадно, в ледяных голубых глазах застыли слезы, а в благородном вытянутом лице читалось напряжение. Как видите, принцесса, эта обворожительная аристократка, переживала за меня — удивительно, как даже самая светская из львиц может стать кротким котенком, пав жертвой адамова арсенала. Виллему не терпелось выступить, и скорее чтобы позлить его, нежели утешить Кральту, я надолго слился с ней в объятиях, тиская ее зад, покуда уверял, что через пару дней вернусь, горя от нетерпения, а потом — в Вену, хей-хо!

Солнце еще не встало, и над водами Ишля стелился осенний туман; мы пересекли мосты, совершенно безлюдные в этот час, и зашагали вверх по склону в направлении леса, забирая вправо от императорской резиденции, мирно спавшей среди деревьев. Где-то горланил петух, невысокая трава клонилась под густой росой, в ноздри бил резкий аромат, который ощущается только на рассвете. Оделись мы как туристы: твидовые костюмы, башмаки, гетры; Виллем нес рюкзак, а я — флягу и коробку с сэндвичами. И только когда мы достигли рощицы на самой вершине и остановились полюбоваться на усадьбу и освещенные первыми лучами солнца крыши далекого города, мне вдруг пришло в голову, что у меня отсутствует один важный элемент снаряжения. Где, спрашиваю я его, возьму я оружие для предстоящей заварушки?

— Всему свое время, — улыбается Виллем. — Не забывайте — вам предстоит изображать хромого инвалида, которого наверняка будет осматривать врач. Мы же не хотим, чтобы порывшись в ваших шмотках, он обнаружил подобную штуковину, правда?

Он открыл рюкзак и продемонстрировал два револьвера — «уэбли» и «лево».

— Лично я предпочитаю английскую модель, но «лево» достаточно компактен, чтобы поместиться в кармане, и стреляет пулями сорок пятого калибра — такая горошина гарантирует несварение желудка любому мерзавцу. Выбирайте.

Я без раздумий указал на «лево». И тем самым спас жизнь свою, Франца-Иосифа и еще бог знает скольких миллионов. Выбери я «уэбли», Европа, вероятнее всего, погрузилась бы в 83-м в пучину войны. Думаете, я преувеличиваю? Погодите, сами все увидите.

— У нас по двадцать патронов на ствол, — продолжает Виллем, снова пряча револьверы. — Если потребуется больше... то с равным успехом можно было бы прибегнуть к содействию австрийской армии.

Теперь, когда дело началось, нетерпение его испарилось и он пребывал в том невозмутимо-жизнерадостном настроении, которое отличало Руди, какую бы грязную работенку не предстояло ему провернуть.

— Так, скоро наш выход, поэтому не помешает немного порепетировать, не так ли?