Записки Флэшмена. Том 2.

В один миг все предстало передо мной, как наяву: тот русский ублюдок палит по мне в кустах; я сломя голову бегу вниз по склону, прямо туда, где прячется его смертоносный moujik; бородатая физиономия последнего смотрит на меня из-за вскинутого ствола; и вот из ниоткуда появляется Хаттон и в мгновение ока всаживает в детину пулю[907]. В те дни парень был чертовски хорош в роли спасителя, выглядел он таковым и сейчас, даром что достиг моего, по меньшей мере, возраста. Говорил Хаттон тихо, чеканя слова:

— Не задавайте вопросов, просто слушайте. У нас мало времени. Мы знаем все о фон Штарнберге и принцессе Кральте, и о том, как они затащили вас в Ишль. И для чего... Да-да, нам известно про «Хольнуп» и покушение на императора... Не у одного Бисмарка имеются длинные уши. Знаем мы и наши французские коллеги. — Он кивнул в сторону коренастого малого, вышедшего из тени и вставшего рядом — бульдожья физиономия, усы и такие же пронзительные глаза, как у Хаттона. — Но больше никто. Даже Бисмарк не в курсе, что мы в курсе, и так должно остаться. Секретность... полная секретность, приказ «сверху». Въезжаете?

На политическом жаргоне под этим подразумевается «премьер-министр»... Гладстон.

— И даже еще выше, — веско добавляет Хаттон.

Бог мой, речь может идти только о королеве...

— Теперь поймите вот что, сэр. Нам известен, до мельчайших деталей, план Бисмарка по охране императора. Штарнберг ввел вас в курс дела? Отлично, в точности перескажите, все, что он сообщил, только быстро, пожалуйста.

Если вашим наставником в политике был Секундар Бернс, то вам не составляет труда излагать все строго по делу и не задавать вопросов. За какую-то минуту мне сообщили ошеломительные новости, порождающие тысячи «почему», но это не важно. Важно приятное открытие, что я среди друзей и в безопасности от проклятых интриг Бисмарка. Поэтому я выложил, что от меня требовалось, в нескольких коротких словах, начиная от посадки на «Восточный экспресс», опустив только интимные подробности с Кральтой, способные оскорбить чувствительность слушателей, да не упомянув про шантаж делом Пехман. История моя ограничилась тем, что Виллем подкрепил свои требования пистолетом. Они слушали в тишине, нарушенной только однажды стоном из кустов.

— Двиньте ему еще! — бросил через плечо Хаттон. — И обчистите карманы подонка до последнего пенни, ясно?

Когда я закончил, Хаттон спрашивает:

— Вы в это верите?

— А черт его знает. Звучит дико, но...

— Ага, дико, — соглашается агент. — И одновременно — чистая правда, хотя я не склонен винить вас за сомнения. Какого черта было Бисмарку не обратится к вам открыто и напрямик, вместо того чтобы обманом завлекать на поезд? Сдается, это был самый верный путь пробудить в вас недоверие. — Он с хитрецой посмотрел на меня. — Вы ведь посоветовали Штарнбергу проваливать куда подальше, не так ли?

— Так и есть, и позвольте сказать, что...

— Но вы до сих пор с ними, поэтому либо вы передумали, либо сделали вид, что передумали.

Да, этот парень был совсем не дурак.

— Ладно, сэр, теперь без разницы, потому как с этого момента вы будете с ними по доброй воле. Таков приказ с Даунинг-стрит.

Только паралич, охвативший меня при этих жутких словах, помешал моему обеду оказаться на его ботинках. Он что, серьезно? Оказалось, что серьезно, ибо, пока я боролся с охватившим меня ступором, Хаттон продолжил торопливые объяснения:

— Вот в чем суть. Бисмарк прав. Если эти венгерские подонки преуспеют, миру в Европе придет конец. Прав он и в том, что императора нельзя предупреждать...

— Это может оказаться гибельно! — в первый раз заговорил лягушатник. — Нельзя полагаться на здравый смысл Франца-Иосифа. Он вполне может спровоцировать бурю. План Бисмарка — единственная надежда.

— Он не только спасет императора, но и нанесет смертельный удар этим фанатикам-мадьярам, — заявляет Хаттон. — Допустим, происходит нечто, что помешает покушению. Тогда террористы просто дождутся другой возможности. Но истребите сейчас лучших их бойцов, стремительно и жестко, и больше они не придут! — Глаза его прямо-таки сверкнули в темноте. — Так что все зависит от вас и фон Штарнберга, только теперь вы знаете, что действуете по благословению своего собственного шефа... Ну, и французских властей, разумеется, — торопливо добавил он, явно чтобы польстить самолюбию Жана Крапо.

— Месье Греви одобрил план, как и ваше в нем участие, — с серьезной улыбкой произносит лягушатник. — А ваш старый copain[908] по Иностранному легиону просил передать: «Воnnе chance, camarade!»[909]