Записки Флэшмена. Том 2.

— Если они пожалуют сегодня, в чем я почти уверен, вам, как начнется стрельба, стоит оценить обстановку. Несколько выстрелов будут означать, что все кончено; коли пройдет двадцать секунд, а пальба не кончится... Ну, в таком случае их пришло больше, чем я подписывался. Если они не явятся, отправляйтесь в кровать прежде, чем дом начнет просыпаться. Я же буду дышать себе утренним воздухом, — добавляет он, подмигнув. — Ну, все в порядке? Все путем?

Ничего подобного, конечно, но я ответил ему своим решительно вскинутым подбородком и удостоился в ответ кивка.

— Захватите с собой трость, на случай, если кто-то неожиданно набредет на вас посреди ночи, хотя сомневаюсь, что тут можно встретить кого-либо раньше рассвета. Если только, — продолжает Билл насмешливо, — «Хольнуп» не попытается околпачить нас, пойдя через дом. Ну, в таком случае желаю доброй охоты, везунчик!

Виллем стремительно подошел к двери, выглянул, выскользнул в коридор и поманил меня за собой. В дальнем конце прохода горел свет, но не слышно было ни единого звука за исключением потрескивающей время от времени деревянной конструкции здания. Штарнберг ступал беззвучно, словно призрак. Одному Богу известно, что пролепетали бы мы в свое оправдание, высуни сейчас кто-нибудь голову и поинтересуйся, зачем бродим мы по уснувшему дому. Одна за другой остались позади комнаты, которые Билл обозначил как гостиные; они тускло освещались лампами, по временам в окно проникал бледный луч луны, а в очагах тлели янтарные искры.

Наконец Виллем остановился и указал пальцем налево. Я увидел лестничный пролет, спускающийся во тьму. Потом он показал направо — там зиял проем коридора, ведущего к комнате Франца-Иосифа. На стоящем у входа в коридор столике мерцала лампа, и Виллем теперь указывал на угол в нескольких футах левее нее, где я различил большое кожаное кресло. Повинуясь кивку сообщника, я осторожно направился туда. Тут Штарнберг задул огонь, и наступила кромешная тьма.

Я не слышал шагов, но ощутил вдруг рядом присутствие Виллема. Его рука коснулась моей, а у самого уха раздался шепот:

— Желаю удачи, старина! — И беззвучно хохотнув, добавил: — Ну разве не классная жизнь, а?

Чертов идиот. Секунду спустя еле различимая тень обрисовалась у входа на лестницу, затем послышался легкий шум поднявшейся и опустившейся вновь рамы. Скатертью дорожка.

А затем... Ну, мне не оставалось ничего иного, как сидеть, представляя собой, как это говорится, жертву противоречивых эмоций. За минувшие несколько дней мне довелось пережить их во множестве. Иные были чертовски неприятными, другие — восхитительными, если вспомнить о Кральте, но по преимуществу — сбивающими с толку. И вот сейчас, утопая в огромном кожаном роскошестве, я пытался разложить по полочкам эту необычную ситуацию. Итак, вот он я, в летней резиденции австрийского императора, сижу в засаде и жду, когда в его владениях начнется кровавая вакханалия, но, что удивительно, нисколечко не нервничаю, не говоря уж о страхе. Опасность грозит мне не больше, чем любому другому из здесь живущих, Виллем примет на себя все бремя, а впоследствии, когда все будут метаться как безголовые цыплята, сможет устроить небольшое представление. Он сделается героем дня (если выживет), но и мне перепадет частица славы, надо только мужественно хромать и произвести на этих капустогрызов неотразимое впечатление своей британской флегмой. Небольшая порция лжи, скормленная Хаттону при следующей встрече — и вот хвалебные рапорты летят в Париж и Лондон (и Виндзор, разумеется), а я, дружески распрощавшись с Францем-Иосифом, мчусь в Вену в обществе благодарной и обожающей Кральты.

Приятно было мечтать о ней, сидя в темной уютной комнате, еще хранящей тепло погасшего камина. Странная женщина, прекрасная при всем ее лошадином лице, с телом, как у дагомейской амазонки, и плотским аппетитом под стать.

Но смогла бы она так сильно зацепить меня при обычном раскладе вещей? Быть может, это необычные обстоятельства, при которых мы встретились, или контраст между ее ледяными, презрительными манерами и порывами безудержной страсти заставляют меня замирать, когда в памяти всплывают сладкие картины: меховая накидка, соскальзывающая на пол, словно покрывало с прекрасной мраморной статуи, обвивающие меня руки и ноги, шелковистые волосы на моем лице... О, Вена манила, честное слово. Целиком окунувшись в эти сладостные грезы, я приготовился с комфортом прободрствовать всю ночь, чтобы...