Записки Флэшмена. Том 2.

А время шло, и у меня ничего, кроме незаряженного револьвера... Но допустим, Виллем до сих пор возится с замком или ждет, пока спрячется луна, или дожидается подхода соратников из «Хольнупа», или решил передохнуть и выкурить папироску, или... Сами придумайте любою причину для задержки. В таком случае я могу совершить вылазку и найти его, хриплым шепотом назвав себя... Он, конечно, удивится, с какой стати меня принесло, но не станет стрелять, пока все не выспросит... Моряцкий нож, который я сунул за голенище в «Восточном экспрессе», до сих пор при мне, подвоха Виллем не ожидает (как не ожидал и его папаша, когда я едва не разнес ему череп бутылкой шерри) и, может, даже повернется спиной... Да, приходится выбирать между этой затеей и веревкой палача — если только тут, в Австрии, не предпочитают отрубать голову.

На этой счастливой ноте я оставил пустой револьвер, переложил нож из сапога в карман и стал насколько возможно быстро спускаться по лестнице. Сердце готово было выскочить из груди. Вот белесое пятно окна; я выбрался через раму на землю... и понял, что понятия не имею, где находится угол с солнечными часами. Я попытался представить наружный облик дома. Здесь комната императора, тут, с другого края, я, а там, у парадного крыльца, караулка. Значит, нужно осторожно пройти задами.

Луна все еще серебрилась на небе, обрисовывая кусты и деревья, и смутная громада здания был достаточно различима, чтобы я мог скользить вдоль нее, касаясь пальцами увивающего стены плюща. В моем воображении сад казался полным кровожадных венгров, готовых броситься и искромсать меня ножами. Один раз в паре шагов внезапно заухала сова, и я замер, как перепутанная куропатка. Оглядевшись, я обогнул угол и стал красться к следующему. И тут во мраке блеснуло что-то — присмотревшись, я понял, что это лунный свет, отражающийся от дождевой воды, собравшейся в емкости, вполне способной быть поверхностью солнечных часов. В этот миг из-за угла, к которому я приближался, донеслись звуки, заставившие мою спину покрыться мурашками. Это были металлический щелчок и шорох шагов. Я попытался заговорить шепотом, не смог, сглотнул и попробовал еще раз:

— Виллем! Вы здесь? Это я, Гарри!

Мертвая тишина, если не считать бешеного стука моего сердца, потом едва слышный звук ноги, шаркнувшей по земле, и после ожидания, показавшегося вечным, голос Виллема:

— Was ist das[926]? Это вы, Гарри?

Он все еще снаружи! На меня волной нахлынуло облегчение, чтобы смениться через секунду потоком ужаса при мысли о том, что предстоит мне совершить. Я вытащил из кармана нож, прижал его к бедру и стал огибать угол. Плющ густо укутывал здесь стену, но было достаточно светло, чтобы различить прореху, зиявшую в паре шагов — проход к потайной двери — и бледный овал лица. Я сделал еще шаг и был встречен шипением.

— Какого черта вы тут делаете? — Потом от волнения он перескочил на немецкий: — Stimmt etwas nicht? Что стряслось?

Бог знает, откуда берется вдохновение.

— Император не в кровати! — хрипло прошептал я. — Он... поднялся! Адъютанты наделали шуму и разбудили его!

— Arschloch[927]!

Относилось это ко мне или к Францу-Иосифу, сказать не берусь, но вполне подтверждало правильность моих умозаключений — Виллем убийца, так как, будь он честным телохранителем, какая ему чертова разница — спит император или нет. Щелчок, который я слышал, свидетельствовал, скорее всего, о попытке вскрыть замок. Дьявол, если он передумает насчет сегодняшней ночи, я могу избежать риска нападать на него... Можно рассказать все императору утром, выдать Виллема, обелиться самому... Пока я всматривался в едва различимое лицо, вихрь нелепых надежд закружил меня и едва не лишил почвы под ногами, но рассеялся вмиг, стоило Штарнбергу заговорить снова:

— Уходите в дом! Он сейчас снова уляжется, а венгры придут! Ну же, приятель, скорее!