Записки Флэшмена. Том 2.

Он лежал у каминной решетки — по крайней мере, гильза. У меня вырвался изумленный вздох, когда я заметил, что пуля отделилась от патрона и находится в паре дюймов от него. За полсотни лет обращения с огнестрельным оружием я такого ни разу не видел. Как могла пуля, плотно обжатая ободком латунной гильзы, служащей емкостью для пороха, вот так взять и отсоединиться? Дрожащей рукой я поднял латунный цилиндрик и поднес к свету — он был пуст, и никаких следов рассыпавшегося пороха вокруг.

Ледяная рука стиснула мои потроха, когда я поочередно осмотрел все целые патроны под лампой. На ободке у каждого остались следы, будто кто-то разжимал его. И верно, взяв один, я легко вытащил пулю и с ужасом обнаружил, что гильза пуста.

Виллем извлек все пять зарядов, поставив пули на место, чтобы патроны казались настоящими, и не разломись один из них при падении на пол, я никогда не узнал бы, что полагаюсь на пустой, по сути, револьвер.

VIII

Открытие, что тебе всучили «куклу», всегда неприятно, но реакция на него зависит от возраста и опыта. В детстве ты заливаешься слезами и норовишь разбить что-нибудь; в юности можешь быть сбит с толку (как я, когда леди Джеральдина завела меня под ложным предлогом в кустики, где и обнаружила свои похотливые намерения, ура!); в зрелом возрасте здравый смысл обычно советует делать ноги, как подсказывал мой инстинкт на Жемчужной реке, когда выяснилось, что лорча нагружена не опиумом, как предполагалось, а ружьями для тайпинских повстанцев. Но в шестьдесят один голова работает быстрее, чем ноги, у вас появляется время поразмыслить и зачастую найти правильный ответ благодаря не только интуиции, но и рассудку.

Стоя на коленях в холодной темной комнате, пялясь на пять бесполезных цилиндриков, поблескивающих в тусклом свете, я за долю секунду понял, что Виллем сам убийца, а не спаситель и что моя роль сводилась к тому, чтобы дать ему подобраться к императору на расстояние удара, после чего он лишил меня возможности помешать исполнению своего дьявольского плана. Мысль казалась нелепой: с какой стати ему, немецкому юнкеру, доверенному агенту Бисмарка, убивать Франца-Иосифа, выполняя грязную работу за венгерских фанатиков вроде Кошута или «Хольнупа»?.. Боже мой, Кошут! В голове зазвонил колокольчик, напомнивший, как Билл упомянул в поезде, что девичья фамилия его матери — Кошут и что он частично венгр по крови. При этом несчастный венгр, кто бы сомневался, с душой и сердцем патриота, исполненный диких мечтаний о независимости своей родины и жаждущий сделать выстрел или обагрить кровью сталь во имя ее свободы. И ввергнуть Европу в пожар войны.

Догадка полыхнула, как молния, и было ли это очередной дьявольской затеей Бисмарка, или Виллем одурачил Отто так же, как одурачил меня, не имеет значения. Ясно одно — я влип по самые уши. Воображение рисовало картину, как Виллем, полный гнева и ярости, расправляется с беспомощным часовым, вскрывает замок потайной двери и крадется по лестнице с ножом в руке к спящей венценосной жертве... А может, император уже убит? В ужасе я посмотрел в сторону темнеющего коридора — живой или мертвый, Франц-Иосиф находится в сорока футах от меня... Боже, как давно ушел Штарнберг? Не знаю. Уже поздно его останавливать? Быть может, нет... Но черт, эта работенка не для меня, дайте хоть десять пистолетов и всю королевскую морскую пехоту в придачу: ни ради Франца-Иосифа, ни ради дюжины таких, как он, не решусь я встать на пути у Виллема фон Штарнберга. А что до Европы... Но не успел я сделать первый шаг своего панического бегства, как замер, парализованный осознанием ужасной правды.

Я не могу скрыться! Если Виллем убил или вот-вот убьет императора, меня неизбежно сочтут его сообщником, и в то время как Штарнберг отлично продумал пути к отступлению, я, оказавшись во враждебной стране, не могу рассчитывать даже на малейший шанс спастись. И никого не удастся убедить, что я невинная жертва или действовал по указаниям с Даунинг-стрит. Ха, готов поручиться, что меня застрелят или зарубят на месте прежде, чем я успею замолвить хоть слово в свое оправдание.

Надо сказать, я не лишился чувств, но только понимание того, что действовать необходимо без промедления, помогло мне обуздать волну паники. Поднять тревогу? Нет, я не осмелюсь, ибо если Франц-Иосиф уже покойник, меня повяжут. Единственная надежда, что Виллем еще не покончил с ним, и я могу еще... И вот при этой-то мысли ноги мои все-таки подкосились, и я едва не разрыдался от страха, ибо понимал, что должен войти в эту пугающую темноту, найти мерзкого ублюдка и убить или обезоружить его... Тогда, даже если Франц-Иосиф уже приобщился к невидимому сонму святых, я смогу утверждать, что спешил к нему на помощь. Опоздал, увы, но... А, черт, все равно мне не поверят!

— Не виноват я, господа! Клянусь! — тихо блеял я в темноте.