Записки Флэшмена. Том 2.

— Каприз шла за ними несколько миль, до хижины штейгера[944] у подножья горы, где они устроили привал. Потом венгры положили вас на носилки и поднялись до входа в соляную» шахту. Француженка почла за лучшее не идти за ними, а залечь в скалах поблизости. Ближе к рассвету вся — насколько она могла судить — шайка вышла, унося шмотки, и рассеялась. Но вас и Штарнберга не было. Почему — понять мамзель не могла. Как и я. В чем было дело?

— Улаживание счетов. Со мной. На его особый лад.

Хаттон нахмурился.

— Не ухватываю.

— И не стоит. Пустое.

К чему было ему знать про наши с Руди давние дела или про чокнутые выходки Виллема, который то убивал меня, то спасал.

— К настоящим событиям это не имеет никакого отношения. Личные обиды, так скажем. Продолжайте.

Он хмуро посмотрел на меня, но стал рассказывать дальше:

— Ну, она выждала некоторое время. Потом вошла в шахту. Остальное произошло в считанные минуты, насколько могу судить... Впрочем, вам об этом известно больше. Каприз успокоила Штарнберга, подлатала вас, насколько могла, после чего семь или восемь миль бежала вниз по склону, к оговоренному нами заранее рандеву. Дельзон, я и пара наших вернулись за ней к шахте. Я посчитал вас уже покойником, но мамзель сумела наложить вам несколько швов с помощью аптечки, и после наступления темноты мы перенесли вас сюда, в наше убежище. Все прошедшие дни она не отходила от вас — настоящая Флоренс Найтингейл[945], ей-богу! — Хаттон восхищенно потряс головой. — Ну и козырная девчонка, полковник! Провалиться мне на месте, если когда-нибудь встречал женщину, способную с ней сравниться. Мила, улыбчива и нежна, как персик, а смогла завалить Штарнберга! Как, черт побери, ей это удалось?

— Крепкие нервы, — отвечаю. — А еще она фехтовала лучше его. Где Каприз сейчас?

— В данный момент — в полицейском отделении Ишля. Вместе с Дельзоном помогает австриякам выследить разбежавшихся хольнупцев. Сомневаюсь, что они поймают кого-нибудь. Общей тревоги, как понимаете, тоже нет. О, поначалу насчет вас со Штарнбергом поднялась целая буря. Между Веной и Берлином полетели телеграммы.

— Никто не подозревал, — продолжает Хаттон с угрюмой улыбкой на худощавом лице, — что наш Форин-офис проявит такую осведомленность, но когда австрийцы обратились в наше и во французское посольства и послы попросили неотложной аудиенции у императора... Сразу наступила тишина. Никто больше вас не разыскивает. Лондон дал мне распоряжение нанести визит губернатору Верхней Австрии, не меньше, и заверить его в полной вашей непричастности. Бог весть, как отнесся Франц-Иосиф к нашей — и Бисмарка — деятельности по спасению его жизни у него за спиной. Но на публике не произнесено ни слова. Австрийским легавым дано указание рассматривать нас с Дельзоном не иначе как иностранных туристов. Так что вскоре мы можем отправиться домой. Дело сделано.

Хаттон хлопнул рукой по колену, подводя черту, встал и подошел к окну.

— Не может быть и речи о вашем рапорте. Официально вы не на службе. Но я был бы признателен за пару деталей... — Он прочистил горло. — Эта принцесса Кральта, что скажете о ней?

Со всей этой заварухой Кральта напрочь вылетела у меня из головы.

— Любовница Бисмарка, или была таковой. А что с ней?

— Ничего. И ваши последние слова вполне объясняют, почему. Разумеется, полиция Ишля допросила ее насчет событий в усадьбе. Все знали даму как компаньонку пропавшего Штарнберга. Но ареста не было.

Хаттон иронично хмыкнул.

— Поглядев на эту леди, я скажу, что скорее отважусь ухватить за шиворот королеву. Вся такая hoch und wohl-geboren[946]. Уж не знаю, что она им сказала, но в результате из Берлина вчера опрометью прискакали две важные шишки. А меня вызвали к губернатору и представили эту даму так, словно она тетя русского императора. И знаете, чего она хотела? Услышать новости про вас.

Даже невозмутимый Хаттон не смог скрыть промелькнувшее в глазах любопытство.

— Я сказал, что вам пришлось несладко, и она вскочила и побелела как мел. «Это опасно?» — кричит. Я говорю, что вы поправляетесь. «Слава богу!», — отвечает Кральта и снова садится. Просила передать вам свои пожелания поскорее выздороветь и навестить ее в Вене, когда будет удобно. — Он ворчливо воздел очи горе. — Кернтнер-ринг, 9, «Гранд-отель».

Строит собственные умозаключения, несомненно. Honi soit[947], Хаттон. Самочувствие мое резко улучшилось, ибо не существует лекарства более действенного, чем новость, что роскошная штучка белеет как мел и благодарит Господа, узнав, что ты поправляешься. «Потом... в Вене», — черт, милая крошка действительно имела это в виду.

— Хаттон, — спрашиваю, — когда я смогу подняться?

— Через несколько дней, как утверждает доктор. Как только снимут швы. Но можем ли мы быть уверены, что та леди не являлась сообщницей Штарнберга по «Хольнупу»?