Записки Флэшмена. Том 2.

— Я этого не прощу! — заявляет мамзель, кидая на стол накидку и ридикюль. — Бросили меня в Берлине, и ни слова прощания, ни даже billet d`adieu[948]! О, c`est parfait, ca[949]! Итак, мистер Янсен-Флэшмен, что скажете?

И склоняет головку, сурово взирая на меня. Я готов был проглотить ее заживо.

— Ну, я жду, месье!

— Дорогая, я ждал пять лет, — подхватываю игру я, — исключительно в надежде снова лицезреть вас. И вот вы здесь, еще прекраснее, чем прежде!

В ответ послышался один из тех обозначающих насмешку хрюкающих звуков, что так вульгаризируют французский, но я ничуть не преувеличивал. Милая девчушка превратилась в красавицу, дерзкое мальчишеское личико округлилось и похорошело, школьные косички уступили место уложенной по последнему фасону прическе с короной из локонов, ставших темнее, чем помнилось. Но сложенные сердечком губки остались такими же бесстыжими, а голубые глаза—такими же озорными, как прежде. Это была все та же малютка Каприз, разве что не такая уж маленькая — он сделалась на дюйм или два повыше, а темно-бордовое сатиновое платье плотно облегало налившееся тело от обнаженных плеч до осиной талии, чтобы ниспасть затем к ногам модными по тем временам плиссированными складками. Мне и в голову не приходило, что женщины-агенты могут одеваться, как светские львицы, даже находясь, скажем так, на задании, и я буквально пожирал ее глазами.

— Узнаю этот взгляд! — говорит Каприз. — Но я все еще жду!

— Но дорогая, у меня не было возможности попрощаться — это вина Бловица, честное слово: он усадил меня в поезд до Кельна раньше, чем я успел опомниться и...

— Ах, так это Бловиц виноват? Маленький толстячок Стефан заломал вам руки и усадил в экипаж, так? Ну хоть какое-то оправдание!

Она приблизилась той жеманной покачивающейся походкой, что всегда заставляла меня облизываться.

—Так вот, милорд, оно не принимается! Я расстроена и пришла сюда исключительно с целью наказать вас за невнимание и discourtoisie[950]. — Она уперла руки в бока. — И вот я надеваю лучшее свое платье — от Уорта[951], s`il vous plait[952]! Делаю прическу a la mode[953], привожу в порядок внешность: немного пудры там, немного румян здесь, выбираю самые дорогие духи (м-м-м!), повязываю вокруг шеи бархатную ленту tralala[954], которая так возбуждала этого мерзкого Шувалова — припоминаете? — и вообще делаю свою персону attrayante[955] во всех смыслах... Как это вы говорите?.. Ravissante, tres seduisante...

— Аппетитной, черт, восхитительной...

— А затем... — Каприз наклонилась, демонстрируя свои прелести, и отступила на шаг, —... затем я размещаюсь на недоступном расстоянии. — Она уселась на край стола и скрестила ноги. Кружевное белье зашуршало по обтянутым шелком коленям. — И поскольку вы не можете пошевелиться, вам останется только беспомощно облизываться, как le pauvre M. Tana... non, М. Tanton ... ah, peste! Comment s`appelle-t-il[956]?

— Тантал, чокнутая дурашка!

— Precisement, Тантал. Qui, вы обречены сидеть подобно ему, не в силах достичь и насладиться тем, чего желаете больше всего... tres succulent, non[957]? — И эта распутница потягивается похотливо, складывает губки и посылает мне воздушный поцелуй. — Oh, helas, mechant[958]... если только вы не были бы ранены, да?

— Ну так нечестно! Издеваться над старым человеком, еще и больным вдобавок! Вот что я скажу — давайте обнимемся и поцелуемся, и если вы простите меня за то, что покинул вас в Берлине, я прощу вас за то, что спасли мне жизнь. Идет?

Это нужно было сказать, рано или поздно, и трудно найти время удобнее, чем посреди шутливой перепалки. Веселье потухло в ее глазах, но лишь на мгновение, и она заулыбалась снова, покачав головой с искусно завитыми локонами.

— Не будем говорить об этом, — отвечает мамзель, и, прежде чем я успел возразить, добавляет: — Мы вообще не будем говорить об этом. Между хорошими друзьями в этом нет нужды.

— Нет нужды? Милая моя девочка, как же так?

— Нет, cheri[959], — ее ручка вскинулась, и хотя улыбка по-прежнему сияла на губах, голос сделался холодным и твердым. — С вашего позволения... non-non, un moment, позвольте... Ох, как бы это сказать? Те двое в пещере, это были не вы и я. Это были... двое секретных агентов, делавших то, что им положено... выполнявших свой devoir... долг. Понимаете?

Что я понимал, так это что вижу не ту Каприз, которую знал прежде. Очаровательная и веселая, как всегда, даже еще более прекрасная — при одном ее виде у меня текли слюнки — но в ней появилась спокойная сила, о которой я не подозревал, пока она не понизила голос и не заговорила четко и ясно, ласковая, как воды Гибралтара.