Записки Флэшмена. Том 2.

— Ах, бросьте — обычно в наших журналах Францию рисуют аппетитной, как персик. А над французами мы потешаемся всегда, со времен Креси и Жанны д`Арк. И почему бы нет — разве мы не служим мишенью для ваших шуток?

— Sans blague[970]! Приведите хоть один пример!

— Извольте: Филеас Фогг. Это же ярмарочный шут, каких поискать! Этот ваш Жюль Верн попал пальцем в небо... Ага, а еще та парочка британских офицеров в дурацкой книжке про падающую на Землю комету? Каким тупицами они там выведены? Хвастливые, чопорные, заросшие баками, все время хмыкают и кричат «Вздор!».

— А разве это не так? — с невинным видом осведомляется Каприз.

— Ясное дело нет! Чепуха! Ничего подобного!

Тут она принялась хихикать и многозначительно потрепала меня за баки. Мне оставалось только проворчать, что у меня, по крайней мере, нет обыкновения восклицать «вздор!» или «ну-ну»[971]!

Так мы скоротали приятный час, отложив вскоре «Панч» и говоря обо всем, кроме событий последних дней. Я рассказал про Египет и Зулуленд, она — про места, которые посетила за годы работы: Рим, Афины, Константинополь, Каир. Но ни словом не коснулась самой деятельности. Моды, еда, обычаи, общество, мужчины (выглядевшие в ее описаниях комичными, по большей части), магазины, отели, путешествия. Мы сравнивали свои впечатления, нашли даже общих знакомых, вроде генерала Липранди[972], которому я сдался под Балаклавой и с которым она вальсировала в Санкт-Петербурге, или одного суданца с ритуальными шрамами на лице, державшего кафе «Сигаль» в Алексе[973]. Ну и, разумеется, самой животрепещущей темой служил Бловиц.

Меня, впрочем, не огорчило, когда пришло время ужинать. Тет-а-тет это здорово, конечно, но когда ты отлично понимаешь, что твоя прелестная визави по сути cul-de sac[974] и при этом сидит на твоем подлокотнике, трется выменем о твое ухо, а ее обнаженные плечи просто взывают к объятиям, изысканный парфюм навевает эротические видения, а ты не осмеливаешься даже пальчиком пошевелить из опасения, что нитки на брюхе разъедутся, в результате чего тебе придется просить даму об одолжении стянуть с тебя окровавленные штаны, заклеймив себя позором, как опростоволосившийся сатир? Нет, это вовсе не благотворно скажется на будущих любовных отношениях... В общем, жуть, поверьте на слово. Бедный месье Танталузер еще не знал, что такое желать недосягаемого. Ладно, сказал себе я, вернемся к этому вопросу потом, в Париже. Кральта подождет.

Это было, как в старые добрые времена: мы ужинали при свечах, запивая холодную ветчину и фрукты «бернкастлером»; она весело щебетала, а я восхищался темными локонами, точеными чертами подбородка, шеи, плеч. Так легко было представить, что мы опять на Егер-штрассе, если не считать короткого момента, когда она, нанизав кусочек мяса на вилку, со смехом протянула мне... Я подумал о том, как эти тонкие пальчики с ухоженными ногтями сжимали эфес сабли и какая скрытая сила таится в женственных ручках. Но стоило мне поднять взор, как я увидел улыбающиеся губы и озорные глазки прежней, хорошо знакомой мне Каприз. Она воскликнула: «Oh-la, gauche!»[975], — когда я уронил вилку, а секунду спустя подняла бокал и, глядя поверх него, предложила выпить за наше воссоединение.

— У меня есть тост получше, — говорю я, проковыляв вокруг стола и обняв ее за шею. — За нашу следующую встречу, когда эта чертова царапина заживет.

Мамзель чокнулась со мной, но не произнесла ни слова. Я спросил, когда она собирается в Париж.

— Увы, уже завтра! Мы уезжаем по одному, чтобы быть discret[976], Дельзон — последним. Либо ему, либо месье Хаттону придется остаться до тех пор, когда вас можно станет перевозить, после чего этот дом закроют, как и операцию.

Каприз повернулась спиной ко мне и поставила бокал на каминную полку.

— Вы возвращаетесь в Лондон?

— О, это не к спеху. Проведу недельку-другую в Париже, а там посмотрим.

Я подошел к ней и поцеловал в шейку. Она обернулась.

— Почему в Париж?

— А как вы думаете? — переспрашиваю я, скользя ладонями к ее грудям. Девушка вздрогнула, после чего мягко отстранила мои руки и развернулась. Она все еще улыбалась, но несколько напряженно.

— Это может быть... затруднительно, — говорит. — Не думаю, что Шарль-Ален одобрит. А уж его семья и подавно.

— Шарль кто?

— Шарль-Ален де ла Тур д`Овернь, — отвечает Каприз, и в улыбке ее промелькнула некая шаловливость. — Мой муж. Я шесть месяцев назад стала мадам де ла Тур д`Овернь.

Виду меня был, надо полагать, как у вытащенной на берег рыбы.

— Муж? Вы замужем? Боже правый! Ну, лопни мои глаза, и вы ни разу не...

— Лопни ваши глаза, вы так ничего и не заметили! — рассмеялась она, подняв левую руку. И точно, на пальце сверкало золотое кольцо.

— Э? Что? Ну да, я никогда... ну, не видел... Черт, чтоб мне провалиться! Надо же было такому случиться! Что ж, полагаю, я могу поцеловать невесту?

Что я и сделал, и не остановился бы на достигнутом, кабы Каприз не выскользнула и не укрылась за противоположной стороной стола, напомнив мне про рану. Я ухмыльнулся.