Записки Флэшмена. Том 2.

— Ну же, моя застенчивая кошечка! Le chaton, право слово! Не переживайте, разницы-то никакой...

В ее взоре отразилось изумление.

— Не беспокойтесь, я все равно приеду в Париж, и он ничего даже не узнает, этот ваш де ла Трам-парам!

Онемев, она смотрела некоторое время на меня, потом взвизгнула и рухнула в кресло, заходясь в приступе хохота. Я поинтересовался, в чем соль шутки, и она, утирая глаза и восстанавливая дыхание, с отчаянием покачала головой.

— О, вы совершенно невыносимый, удивительный мужчина! Конечно, он не узнает... Но я-то узнаю, — и Каприз вздохнула, улыбаясь, но не шутя. — И я дала ему клятву.

— Вот так номер! Вы хотите сказать, что ничего не получится — просто потому что вы замужем?

— Не получится, — кивает она. — Ах, cheri, мне так жаль... Но вы меня понимаете?

— Умереть мне на месте, если понимаю!

И действительно не понимал, ибо передо мной ведь не какая-нибудь буржуазная hausfrau[977] — она француженка, и оголяла в «Фоли» свои прелести на забаву похотливым парням, распутничала с типами вроде Шувалова pour la patrie[978] со мной и еще бог весть сколькими мужчинами чисто забавы ради... И сегодня вечером поведение ее мало напоминало повадки замужней матроны, коли на то пошло: разоделась в соблазнительный наряд, да и целовалась не как скромница.

Я намекнул на это, и мамзель вздохнула.

— О, будь вы здоровы, я не пришла бы совсем, понимая, что вам непременно захочется любви... Но зная про вашу blesse[979] и будучи не в силах... — Она беспомощно взмахнула рукой. — Ах, все вы знаете... Мне казалось, мы можем поговорить, повеселиться как раньше, но без... «ханки-панки».

Она пожала плечами, мило извиняясь, и внезапно лицо ее осветилось.

— Потому как эти дни в Берлине были такими счастливыми! О, не только из-за любви, но благодаря уюту, веселью и разговорам. И мне не терпелось увидеть вас снова, вспомнить старые времена, поглядеть, не переменились ли вы. И я так рада, что ничуть не переменились!

Она приподнялась, коснулась рукой моего лица и чмокнула в щеку.

— Но я изменилась. Я стала мадам де ла Тур д`Овернь, респектабельной госпожой. — Она наморщила лобик. — Нет больше la gaie Caprice[980]. Я изменилась, поменяла свою жизнь... И, увы, должна поменять друзей. Так что лучше вам не приезжать в Париж... Это не слишком жестоко? Вы не сердитесь?

Иные женщины наделены настолько плохим вкусом и скудомыслием, что говорят со мной начистоту. В юные годы я принимал все близко к сердцу и либо задавал им трепку (как с Джуди, штучкой моего сатрапа), либо кидался на них с саблей (это о Нариман, цветке Хайбера), либо удирал, сверкая пяткам ми (спасаясь от гнева Лолы и метаемых ею сосудов). В зрелые годы приучаешься реагировать спокойно, прикидывая одновременно, как отплатить сполна. В случае с Каприз я был бы не более чем слегка задет... если поверил бы ее насмешливым объяснениям, чего не допускал ни на минуту. Она — и верная жена? Да бросьте! Нет, правда в том, что постаревший на пять лет Флэши (да еще, учтите, в худшие свои времена, на лопатках, побитый да еще и раненый) потерял для нее амурный интерес. Что ж, эту горькую пилюлю мне было тем легче проглотить, что она сама, будучи первосортной наездницей и приятной подружкой, лишена была той внутренней магии, которая притягивала, как магнит, к Ехонале, Лакшми, Сонсе-аррей... или к Элспет. Девчонка еще слишком молода для этого... Но достаточно взрослая, чтобы понимать, что не стоит разыгрывать со мной распутную шлюху, разогрев до кипения, а после указать на дверь.

Ну, часть старой привязанности жива, конечно, она не стала бы изобретать дурацкую историю про верность до гроба, если не хотела бы избавиться от меня, не причиняя боли. Я еще проглотил бы эту чушь, если бы Каприз начала с нее сразу, а не принялась, поддавшись похотливым инстинктам, раздувать во мне огонь. Даже сейчас заметна в этой извиняющейся улыбочке тень насмешки — она наслаждается, разыгрывая сожаление перед старым похотливым козлом, и упивается силой своих чар... и, без сомнения, убеждает себя, ах эта маленькая лицемерка, что сама ощущает уколы совести. Даже лучшие из женщин не могут устоять перед соблазном помучить мужчину. Тут в памяти возникла вдруг соляная пещера и холодная сталь, безжалостно вонзающаяся в сердце... «Зелен виноград!» — воскликните, быть может, вы, но мне вдруг сделалось так тепло при мысли о принцессе Кральте.

— Сержусь, детка? Да ничуть! — восклицаю я, с улыбкой до ушей, и чмокаю ее в ответ. — Мне жаль, конечно, но я искренне рад за вас! Он счастливчик, этот ваш Чарли. Кто это — отважный гусар, наверное?

— О, нет, хотя и солдат... Он служит профессором I`histoire militaire[981] в Сен-Сире[982].

— Вот это да! Должно быть, этот парень жутко ученый! Ребята, служащие по части грифеля, как правило, сильно умудрены опытом.