Записки геологоразведчика. Часть 1: Семейные хроники, детство, школа

На станции у меня появился старший товарищ примерно 10 лет. С этим мальчиком я ходил в лес и на охоту. Один раз недалеко от села друг добыл рябчика, другой раз застрелил кедровку и стал стукать её клювом о рельс – из птицы посыпались кедровые орешки. Ходил я с товарищем и за ягодами, и за грибами. Думаю, благодаря ему имею тягу к их сбору и охоте. Родители не могли это сформировать, т. к. как огня боялись уральской тайги, а товарищ поведал все, что знал, о местных ягодах и некоторых грибах. А родным таёжная глушь представлялась неведомой "вещью в себе": если туда один раз зайдёшь, то уж выйти из неё, а особенно живым, совершенно невозможно. И такое представление тайги не преувеличение: из-за плохой ориентации, голода и холода в тех краях люди ежегодно терялись и погибали. Да и дикого зверья там достаточно.

Ещё большую опасность для людей представляли заключённые из лагерей, которые каждое лето устраивали побеги. Часто узники имели оружие и пробирались через лес группами или поодиночке. Весь Северный Урал до сих пор насыщен лагерями, хотя и меньше, чем в сталинское время. Даже когда вырос, родные наотрез отказывались идти за грибами или ягодами со мной, хотя знали, что я отлично ориентируюсь на местности. Уже позднее, когда посмотрел леса Центральной России, среди которых папа и мама выросли и собирали дикоросы, понял панический ужас родителей перед тайгой. В тех лесах невозможно заблудиться, да и похожи они на большие неухоженные парки.

Осенью 1943 г. я пошёл в первый класс местной начальной школы. Она размещалась в небольшом деревянном домике. Ученики четырёх классов сидели в одной большой комнате – у каждого класса свой ряд из 3-4 парт. Всех учеников учила одна учительница. Настоящих тетрадок у большинства не было. Одни ученики приносили сшитые из оборотной стороны какие-то уже использованные бумаги, некоторые писали крупными буквами на газетах. Даже их было трудно достать! (Курильщики предпочитали газеты, а не листки из книг для закруток, в которые клали табак-самосад.) Чернил настоящих тоже было мало. Писали печной сажей, разведённой в воде.

В то же время в семье появился деревянный сундук, который использовался и как комод, и как кровать. На нём спали и я, и бабушка, подставляя к нему табуретку. Он до сих пор стоит в моём гараже, в сундуке хранятся овощи.

Тогда же я познакомился с коновозчиком из лагеря. Почти каждый день или через день тот ехал мимо нашего дома на телеге и вёз в конец деревни, к лесу, какие-то ящики. Один раз я напросился проехаться с новым знакомым и получил разрешение. Приехали в конец деревни, как оказалось, на кладбище. Кто-то на кладбище выкопал несколько ям, в них стояла вода – около метра. Коновозчик взял ящик и осторожно попытался спустить его вниз, но не смог. От удара об воду ящики часто разбивались. Из гробов выскальзывали то рука мертвеца, то в нижнем белье нога. Часто бывало, что при перевозке из ящиков капала кровь. Однажды он разрешил мне, семилетнему, прокатиться верхом на лошади – осталось незабываемое впечатление на всю жизнь.

Учился я хорошо. С 6 лет, благодаря родителям, умел читать. В классном журнале по всем предметам стояли одни пятёрки. В Североуральск семья вернулась в январе 1944 г.

Однажды отец привёз на лошади полмешка цельного зерна – пшеницы или ржи. Родителям дали его на работе как дополнение к продуктовому пайку. Встал вопрос – как превратить это зерно в съедобное состояние. Оказалось, что на краю деревни в одном доме была ручная мельница чуть ли не времён палеолита. Отвезли туда мешок и начался процесс ручного помола. Вся мельница состояла из двух плоских круглых камней диаметром около полуметра – жерновов. Плоской частью камни прилегали друг к другу. На верхнем камне была ручка для вращения и в центре было отверстие около 5 сантиметров в диаметре, куда засыпалось зерно. В процессе вращения верхнего камня зерно оказывалось между жерновами, дробилось, и этот помол через края нижнего камня просыпался в специальную канавку, откуда и собирался в мешок. Потом его просеивали через сито. Но всё равно помол был очень грубый и походил на манную крупу. Бабушка пекла из него оладьи и они по вкусу вполне напоминали сырое зерно.

Возвращение в Североуральск