Записки из бункера

Дни закружились, мелькая и превращаясь в один сплошной. Я перестал ходить. Не знаю почему. Просто забыл, как двигать ногами. Зачем повесили эти кандалы, с ними еще тяжелее. Неужели они думают, что я претворяюсь. Мне прокалывали позвоночник, может, поэтому тело плохо слушалось. Но со временем я смог ползать, и иногда удавалось вставать на колени и так добираться до туалетного отверстия в полу.

Я научился плакать. Теперь это было не стыдно. Лежишь себе на полу, не в силах забраться на кровать, и жалеешь себя. Жалеешь ускользающую жизнь, свои мечты и где-то там существующую мелкую сестренку. Она хоть и далеко, но близко, в одном помещении. Только в каком состоянии? Жива ли…

Как-то мне не удалось забраться на кровать с первого раза, я упал, больно ударив распухшие локти. Полежав немного и отдышавшись, начал подниматься, тут мой взгляд остановился на кирпиче в стене, за которым я спрятал листы, там же был спрятан карандаш. Добравшись до стены, прислушался, не идет ли кто по коридору, затем тихонько вытащил кирпич, достал листы с карандашом и написал Лизе записку. Ваня ведь придет еще, он согласится передать, он добрый.

Просидев некоторое время у стены с листами в руках, я решил написать что-то вроде послания тому, кто будет здесь после меня. Да… Словно завещание по старости. Даже смешно, ведь мне только двадцать. Наверное.

Меня увлек процесс послания, я описывал все, начиная с выпуска из детского дома и заканчивая сегодняшним днем. Я занимался этим долгое время, пряча каждый раз свою драгоценность за кирпич, когда меня увозили в белый кабинет. Отлежавшись, снова спускался с кровати и принимался за дело.

Иван появился через долгое время. Сказал, что ездил с братом домой, наверное, у Гриши было что-то вроде отпуска. Я передал своему другу записку, и он вернулся с сообщением, что Лиза все прочла и улыбалась, хотя почти не встает и давно не улыбается. И еще Ваня сказал, что она вся в синяках. Эта новость меня очень расстроила. Я плакал ночью в подушку и скреб сломанными ногтями о кирпичную стену. Хотелось стукнуть кулаком, но резкие движения мне уже давно не удавались из-за распухших воспаленных локтей. Я беспомощен. Когда-то клялся Лизе, что буду защищать ее до смерти, а теперь лежу на грязном холодном полу, а она где-то там, и я даже не знаю, в каком состоянии.

Мое положение становилось хуже. Все чаще я попадал в белую комнату, все чаще возвращался почти в бессознательном состоянии, после, конечно, приходил в себя, но раньше такого не было. Порой, я путал реальность с глюками, которые ловил долгое время после возвращения в камеру, и тогда становилось страшно."Если бы не твоя башка, Вениамин Романович не посмотрел бы в твою сторону", – бросил мне как-то лаборант. Это было тогда, когда мои показатели сильно ползли вниз, и я бесил всех медиков.

Моя воспитательница говорила, что у меня какой-то другой ум, поэтому пускала в свой кабинет и в библиотеку, где я проглатывал книги разных направлений: от сказок до научных трудов.

Помню, когда нас с Лизой привезли сюда, ее назвали штаммом, а меня – анти-штаммом. Она подошла по параметрам, а я не очень. После многих процедур мое тело совсем перестало радовать медиков, они всячески высказывали свое недоумение, пока дядя Веня не нашел во мне что-то иное, и это сделало мою дальнейшую жизнь.

Меня превратили в ничто. Взяв почти все, что можно. Сам удивляюсь своей стойкости, как много способен выдержать человек.

Не один раз я желал себе смерти. Искренне. Но она не хотела меня.

Много раз воспарял духом, желая выбраться из этого ада. Во что бы то ни стало. Я был готов к преступлению. Меня страшило это, но только поначалу. Потом привыкаешь.

Привыкаешь ко всему: к боли, к унижению, к одиночеству. К желанию смерти. Но продолжаешь жить.

При моем росте метр девяносто два теперь я вешу сорок семь килограмм. Ползаю на коленях по камере, если сильно нужно, но это доставляет мне муки, потому что колени и локти сильно распухли и любое нажатие или движение вызывает нестерпимую боль. Но я не хотел "ходить под себя", а туалетное отверстие находилось в конце стены. И тайник с бумагой и карандашом располагался в стене ближе к полу за кроватью. Так что ползать мне приходилось. И очень сильно терпеть.

И вот он я – истощенное лысое существо, путающее реальность с видениями, ползающее и плачущее одновременно, блюющее в ведро и стонущее ночами. Я – Дмитрий Рыжов, некогда мечтавший о нормальной человеческой жизни. Подопытный материал. Служащий "на благо" другим. Никто. Собирающий грязной пижамой пыль на полу камеры.

Помог ли я кому-нибудь? Или все было зря?

– Фантомас, принимай соседей! – раздалось где-то рядом.

– Два сапога пара, – хохотнул хриплый голос.

Я приподнял голову, увидев охранников с инвалидным креслом, они гремели замком камеры рядом, которая отделялась от моей не кирпичной стеной, а решеткой.

Люди с дубинками завезли кресло внутрь и вывалили тело на кровать, затем, усмехаясь, захлопнули дверь и удалились.