Записки из бункера

Когда нам нужно было ощущать друг друга, потому что не было сил даже говорить, мы просто подползали к решетке, брались за руки и оставались так лежать, глядя друг на друга или просто закрыв глаза. Душа человека нуждается в тепле любви, в каких бы условиях не было тело. И еще – в надежде. Когда можно до последнего вздоха цепляться за эту ниточку – можно жить. А когда ты умираешь, умирает и надежда.

Я рад, что Лиза снова рядом. Только видеть, как она мучается после возвращения в камеру, как оказалось, был не готов. Разве это можно выдержать? Какое должно быть сердце, чтобы причинять зверские муки маленькому невинному человечку? Прокалывать его тело, выворачивать наизнанку, медленно убивать… Смотреть, как он ползает и плачет от боли, потому что уже не в силах ходить. Отшвыривать ботинком пучки волос на полу, падающие с его головы и насмехаться над тем, как его рвет в грязное ведро. Такое может делать человек, которого родила и вырастила женщина, а не какое-то чудовище?

Даже за деньги.

Даже во благо других.

Говорят, из детдома выходят не лучшие люди. Это говорят те, кто не был там, где мы сейчас находимся. Наверное, сюда принимают по особым достижениям: жестокость, отсутствие любви и абсолютная безжалостность. И мне, жалеющему паука, скатившегося в раковину, и не имеющему решимости убить его, видеть пытки здешнего места слишком тяжело. Иногда кажется, что половина "успеха" моего критического состояния принадлежит среде, в которой я пребываю. Остальное сделали экспериментальные пробы.

Время шло. Я мучился от того, что не придумал ничего для нашего спасения. Вина предателя повисла на моей шее тугой веревкой с тяжелым камнем. Но теперь, в таком состоянии нас обоих, что я мог сделать? Мы уже ни на что не способны.

Неужели это конец? Так ведь не может быть. У меня ведь есть надежда, а значит, есть время жить.

Мой друг Иван теперь приходил к нам обоим. Бывало, подкрадется в момент, когда мы лежим у решетки и держимся за руки, опустится на корточки и тихо сидит. Если заметишь его, он радуется, вскакивает и вставляет лицо между прутьев, но все на что я способен в такой момент – махнуть ему рукой.

– Митя, мы умрем? – тихо спросила однажды Лиза, держа меня за руку.

Лежа у решетки и ощущая невесомую ладонь своей детдомовской сестренки, я был где-то счастлив: мы вместе, лежим в покое, никто не дергает, ничего не прокалывает, не мучает. Даже в таком положении можно найти моменты счастья, да. Это странно, но так устроена душа человеческая, ей необходимо обрести домик для радости, а иначе она не может.

– Нет, мы не умрем. Ничто не исчезает в никуда, все остается, только в измененном виде. И знаешь что, этот вид лучше предыдущего.

– Откуда ты знаешь?

– Бабушка так говорила. Она верила в Бога. В то, что есть душа, что она бессмертная.

– А ты? – Лиза приподняла голову, заглянув в мои глаза.

– Я верю, что там что-то есть. Верю, что у тебя и меня есть душа и она бессмертная, маленькая и очень красивая. Такая светлая вся…

Лиза улыбнулась и снова опустила голову на руку, а я вспомнил похороны матери и отца, а потом смерть детдомовского Женьки, у него было больное сердце, и это свело мальчишку в гроб, когда ему было двенадцать. Мне было десять, я стоял, смотрел на Женьку в деревянном ящике и не понимал, куда денется то, чем он думал и чувствовал, чем смеялся и сочинял свои потрясающие стихи. Тело скроет земля, его можно закопать, а как закопать мысли, эмоции, память? Я верил, что от нас остается что-то особенное, что-то невидимое для нашего глаза, и это что-то – свободное. Потому что границ больше нет.

– Может быть, нас найдут? – глухо отозвалась Лиза. – Ты же дозвонился Славе, а он вдруг поймет, что нас нужно спасти.

– Мне бы еще раз позвонить, – тихо сказал я, поглядывая на Ивана, замершего у решетки в коридоре. – Объяснить ситуацию. Славик же не ясновидящий. Мало ли, что я сказал… Но теперь это невозможно.

– Почему невозможно?

Я громыхнул кандалами на ногах.

– Вот почему. И вообще, у меня теперь нет ног, да и сил тоже нет.

– Я не об этом. – Лиза посмотрела на меня и кивнула на Ивана. – У тебя есть друг, попроси его.

Я обернулся на Ваню и спросил:

– «Ты можешь принести телефон? Мне очень нужно позвонить».

Иван задумался, после чего покачал головой:

– «Теперь все телефоны лежат в кабинете дяди Вити. После того, как ты разговаривал тогда, он ходил злой, а потом сказал, что будет новый закон. Мне не разрешат вынести телефон».

Я сник. Значит, все. У меня больше нет вариантов. Мы с Лизой передвигаемся на коленях, нас даже толкать не надо, достаточно быстро пройти мимо, как обоих сдует волной. Так уже было.

Значит, все. Это все…

Жуткое кольцо отчаяния сжало мое горло, я схватился за пижаму на груди и судорожно вдохнул.

– Митя! Что с тобой?

Так… Спокойно. Только не отчаиваться. Душно. Как душно… Почему мне не хватает воздуха? Воздуха…

– Митя! Слышишь меня? Ты что? Что с тобой?

Откройте окна… Откройте! Дышать… Мне нужен воздух… Воздух! Помогите! Помог…

Мне снился бабушкин пирог

И моя мягкая кровать,

Где спал я столько, сколько б мог,

Если позволили бы спать…