Записки из бункера

Лиза теперь стала дышать еще тяжелее, часто задыхалась, но ей выдали баллончик, который облегчал приступ. И однажды ее увезли в белую комнату, посчитав пригодной для мук. А когда привезли, она была как под воздействием наркоза, а может, и наркотиков. Кисть ее руки свисала на металлическую ножку кровати и временами подергивалась, постукивая медицинским браслетом. Я замер возле решетки, вставив лицо между прутьями, как Иван, наблюдая за состоянием Лизы. Кисть и ступни продолжали вздрагивать, наверное, это были мелкие судороги. Потом звяканье браслета стало почти постоянным, ритмичным, словно отстукивание азбуки Морзе. Я слушал это долго, как вдруг поймал мысль, которая завладела мной и моим разумом, словно девятый вал.

После того, как Лиза пришла в себя, она приползла ко мне и протянула руку через прутья, оставаясь лежать. Я заранее притащил одеяло со своей кровати и заставил Лизу забраться на него, чтобы лежать не на полу и после шепотом поведал о внезапной идее:

– Послушай, когда ты лежала, твоя кисть вздрагивала, постукивая браслетом по ножке кровати. Это навело меня на мысль об азбуке Морзе.

– И как она нам поможет?

– Я попрошу Ваню набрать номер на любом работающем телефоне и несколько раз простучать в трубку сигнал "sos".

Лиза подняла голову.

– Чей номер?

– Пока не решил. Либо Славкин, либо сразу на номер полиции.

– Слава поймет? Он знает азбуку?

– Знает, мы использовали ее в играх. Но вот поймет ли…

– Может, лучше в полицию? – тихо предложила Лиза, сжимая мою ладонь.

– Боюсь, что у Вани не будет больше, чем один звонок. Мне бы сигналу его научить, а о звонке подумаю по ходу дела.

Ожидая Ивана, я продолжал записывать на листах почти каждый день. Карандаш за это время много раз стачивался, приходилось отгрызать деревяшку на нем, чтобы обнажить грифель, но скоро это делать оказалось неудобно, потому что карандаш стал коротким, как мизинец Лизы. И я экономил, писал реже.

Иногда меня били приступы эпилепсии, и когда я приходил в себя, видел заплаканную Лизу. В такие моменты ей становилось страшно. Я сплевывал кровавую слюну от прокусанного языка и не понимал, как еще не захлебнулся пеной, ведь в приступ меня некому было повернуть набок.

Нам с Лизой становилось все хуже, а Иван не появлялся. Я держался из последних сил, поддерживая свою поникшую сестренку и делая вид, что все не так плохо, но добираться с кровати до решетки для меня становилось сродни пытки.

Однажды Ваня тихонько подошел к двери моей камеры и стоял, пока мы его не заметили. Я так обрадовался ему, что даже забыл о состоянии и пополз к прутьям. Протянув руку, сжал теплую ладонь парня и улыбнулся:

– «Привет, друг. Тебя долго не было, мы ждали. Как твои дела?»

– «Я болел, мне делали уколы вот сюда», – Иван ткнул на сгиб локтя.

– «Тебе уже лучше? Уколы еще делают?»

– «Уже не делают. Я выздоровел».

– «Это очень хорошо. У меня к тебе серьезная просьба. Поможешь?»

Иван смотрел на меня круглыми светлыми глазами, сжимая губы, будто в его голове зрели решения и ответы.

– «Да. У тебя холодные руки. Раньше были теплые», – задумчиво произнес он.

– «Просто мы с Лизой тоже болеем, и нам нужна помощь. А помочь можешь только ты, потому что другие будут бить».

Я постарался объяснить Ване, что от него хочу и попробовал в виде игры подать сигнал "sos". К моему удивлению, парень быстро запомнил и сообразил, как это делается. Дав ему кусочек бумаги с номерами Славы и полиции, я пояснил, что лучше набрать оба номера, но как получится, и напутствовал его:

– «Не забудь: три точки, три тире, три точки», – показав это снова, отстучав на его ладони.

Ваня кивнул, спрятал огрызок с номерами в рукав и торопливо ушел по коридору.

– Господи… – прошептал я, собирая последние силы для возвращения к решетке с Лизой, – хоть бы у него получилось.

Глава двенадцатая

Наступили дни ожидания. Они тянулись медленно и тяжело, как нуга из откусанного замерзшего батончика. Я ждал. Я боялся плохого исхода, когда Ваню перехватят на звонке, накажут, а потом накажут и меня. Но больше всего боялся, что это наш последний шанс, и он не выстрелит. Тогда нас очень скоро отвезут в подвал на утиль. Потому что долго мы не выдержим.

Лиза после каждого возвращения была невменяемой, и требовался долгий период, чтобы она пришла в себя и начала разговаривать. А я снова стал плохо видеть, наверное, сказались последствия эпилепсии, которая началась у меня недавно. Я так же ползал по камере, скребя кандалами по полу, ведь их так никто и не снял. Просто никому не было дела до лысого, тощего и больного человека, коих в этом заведении полно. Мне кажется, с меня уже нечего было взять, но лаборанты находили и возвращали в камеру в состоянии психической прострации, от которой я отходил тоже долго.