Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Терещенко оказался более гибким, чем Милюков, может быть, потому, что был неизмеримо более мягким человеком. В этот день, когда за чайным столом в приёмной у министра снова собрались все высшие чины, многие из которых вскоре вынуждены были уйти со своих командных мест, и обсуждали уход Милюкова, Нольде и Струве, все единодушно признали, что ушедшие просчитались: Терещенко, по-видимому, собирался вести милюковскую политику, но более гибко и послушно. Доктринёрство милюковской позы по константинопольскому вопросу было налицо, так же как и политический просчёт Струве и неудачный карьеризм Нольде. В лице Терещенко ведомство, как это ни странно, получило «своего» человека во Временном правительстве. Вместе с тем благодаря нератовскому манёвру настроение всего министерства, даже самых ярых милюковцев вроде В.К. Коростовца, секретаря Милюкова, который снова вернулся в канцелярию под начальством Татищева, оказалось наилучшим, и бюрократический механизм заработал с полной исправностью.

То, чего не было в речи Терещенко и о чём все забыли под влиянием более важных вопросов, вроде вопроса о сепаратном мире, — это обещания «сохранить министерство» в том смысле, в каком это понимал Милюков, то есть полной сохранности личного состава ведомства. Правда, не было никаких угроз, что было бы несовместимо с примирительным тоном всей речи Терещенко. Это опущение было сделано сознательно и со стороны Нератова, и со стороны Терещенко. Дело в том, что Терещенко выдал некоторые векселя в смысле личных изменений в ведомстве. О векселях Терещенко знал Нератов, не знал он только одного, что в этих векселях имелось и имя Нератова как слишком уж типичного «царского бюрократа». Каким образом Нератов усидел, я расскажу ниже, теперь же закончу то, о чём наиболее беспокоились в министерстве после водворения нового министра, а именно о назначении заместителя Нольде, так как если бы это оказалось совершенно новое лицо с такими же новыми приёмами, то само министерство и вся его политика приняли бы новый вид или же мы вступили бы в полосу серьёзных испытаний.

Моя справка лежала у Нератова. Дня через два после прихода Терещенко, когда мне пришлось быть по очередному делу у Нератова, он спросил меня, не могу ли я дополнить справку ещё другими лицами, так как все те, которых я изобразил в записке, после доклада Временному правительству и окончательного отказа Котляревского стать заместителем Нольде в МИД оказались забракованными по разным причинам. Временное правительство забраковало и Мандельштама, хотя он тоже значился в записке и за него особенно ходатайствовал Петряев. Причиной явилось, как я слышал, слишком горячее приветствие Милюкову и слишком холодное отношение затем к своему делу. Но если Мандельштам и не был повышен, то не был он и лишён своего звания, несмотря на то, что и на новый призыв Терещенко он не приехал. Довольно яркий, казалось бы, пример нарушения служебной дисциплины остался безнаказанным.

В ответ на мой отказ назвать новых кандидатов на пост товарища министра Нератов сказал мне с улыбкой: «Тем хуже для вас, так как у вас будет некомпетентный начальник и вам придётся нести единолично обязанности юрисконсульта». Я спросил, скорее из вежливости, о моём прямом начальнике Мандельштаме и получил стереотипный ответ: «Мы ему послали телеграмму». Через несколько дней после этого на место Нольде был назначен Александр Михайлович Петряев. Назначение это, первое при Терещенко, было соответствующим образом представлено широкой публике. В биографической газетной заметке указывалось на «демократическое» происхождение Петряева, его отдалённость от придворных интриг, его знания, работоспособность и т.д. Не лишено значения, что впервые «демократическое» происхождение становилось положительным, достойным газетной рекламы качеством. Но гораздо интереснее было то, что именно председатель нашего комитета служащих становился прямым начальством над всем личным составом министерства, так как заведование кадрами служащих входило в компетенцию второго товарища министра.

Думаю, что помимо всех объективных заслуг Петряева и пресловутого «демократического происхождения» одной из главных причин была именно его популярность среди служащих. Это, возможно, была и награда Петряеву за умелую ликвидацию грозившего принять серьёзную форму личного конфликта между Терещенко и ведомством в связи с уходом Милюкова, Нольде и Струве. В самом деле, без того, что можно было бы назвать, с милюковской точки зрения, «предательством» Петряева в отношении комитета и что в действительности было единственным достойным выходом из положения, уход Милюкова никогда не прошёл бы так бесследно. Терещенко был обязан Петряеву. Как далеко зашёл их предварительный сговор и обещал ли Терещенко Петряеву с самого начала пост товарища министра, я не знаю, но думаю, что этого не было, так как мне известно, что Терещенко несколько раз до назначения Петряева пытался склонить Нольде взять обратно свою отставку.

Новое окружение министра