Записки из клизменной

Я ничего не слышал о докторе Попове. Я думаю, это потому, что он уже умер.

Плевки в душу

У зубного дел мастера я развеселился. Во-первых, я опоздал, и он сам расслабился. Во-вторых, я осторожно спросил:

– А укол будет?

– Нет, – обрадовался врач. – Зуб депульпирован. Незачем колоть.

После этого я полностью успокоился и начал шутить.

– Сплюньте, – каждый раз говорил мне доктор.

Меня развлекало все: лампа, кресло, маска доктора, медсестра. Тот мрачнел все больше.

– Сплюньте, – повторял он.

В итоге я догадался, что просит он об этом не почему-то, а просто ему не по нраву мой юмор. Тогда я переборол животный страх и перестал шутить.

А он обрадовался.

И начал заполнять счет. Теперь улыбался он. Он даже не шутил, и я знал об этом.

Строительный материал

Иногда недостает полсперматозоида, что ли. Или целой яйцеклетки.

В больничном коридоре порвался линолеум. То есть получилась дыра. Главного врача неоднократно упрашивали это дело уладить. Но он оставался глухонем.

И вот одна клиентка пошла уже на выписку, споткнулась, упала и сломала руку. Там и шин-то нет! Обвязали журналами да книгами.

На утренней конференции докториха была в ударе:

– Александр Николаевич, у вас нет совести! Вы знаете об этом? Совсем нет!

Главный Александр Николаевич даже обиделся и пошел пятнами:

– Как это? Почему это у меня нет совести?

– Ну так уж вышло! У ваших мамы и папы, когда они вас заделывали, не хватило чуть-чуть строительного материала для совести… И вот ее нет.

Тем же вечером линолеум был настелен.

Совесть внутри главного врача пробудилась. Он получил грант и транш и отремонтировал свое учреждение. Сделал его с иголочки. Там все сверкало. Там хотелось ходить и разговаривать на цыпочках. Там была девственная белизна, если не румяна.

Правда, почти мгновенно выяснилось, что надо чинить фундамент. Он не в порядке. Может же быть беда! По стенам провели какие-то борозды, чем-то залили, а мусор взмели такой, какой при сотворении мира не приходил в голову.

И дополнительно нашли дыру. Ее сперва не заметили. Заметили и залили цементом весь пищеблок.

Ошибка и Судьба Президента

Сидя в очереди к зубопротезному кабинету, я слушал ветеранов.

– Я молодой, – говорил один. – Я с 23-го…

– Ну, я с 22-го, – соглашался второй.

«Ебешься? Живешь? Состоишь в партии? Служишь в армии?» – гадал я, думая про свои 44.

– Береговой полковник в Севастополе, – продолжал первый. На левом лацкане его пиджака висела гадючьей окраски, сильно потрепанная медаль. Она молила о штопке. В том была редкостная гармония.

– Представляете, – рассказал береговой полковник. – Это Медаль «50 лет КПСС». И Горбачеву ее дали, когда ему было 32. А мне не дали.

И я на следующий же день написал ему письмо: «Михаил Сергеевич! Пришлите мне, пожалуйста, Медаль! Такую же свою или если у Вас лишняя есть! Она платиновая».

Он не писал донос, он хотел Медаль 50 лет КПСС. Ответа полковник не получил.

Я не мог не вмешаться:

– Но как же так? Ему же было только 32…

– А как? Матвиенко же может дать Путину или Медведеву, что захочет.

«Платиновую Медаль», – подумал я.

– Ну, а потом – сами знаете, – продолжал рассказчик. – Время прошло. У него мать умерла, такое горе… Я все понимал. Но на другой день написал ему новое письмо: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Пришлите, пожалуйста, положенную мне Медаль…»

Ответ не пришел. А вскоре Президента погнали с работы.

Где он, кстати, этот полковник, все-таки раздобыл Медаль? Где взял в итоге? Интересно, почему Церетели не кует медали для ветеранов партии?

– А она платиновая, – похвалился полковник.

Теперь он хочет бесплатные – наверняка платиновые – зубы по случаю 90 лет Советской власти. Чтобы голодать.

Картошка в окошке

Со мной такое было единожды в жизни; ни раньше, ни позже не возникало никогда.

Каждому известно, что доктор по роду занятости достаточно безразличен к женщинам. Я пересмотрел их тысячи, не найдя в этом ничего для себя занятного. И чтобы доктор с клиентом – это не очень правильно.

Но вот произошел однажды случай.

Мне исполнилось лет двадцать семь, я был женат, работал в поликлинике в Петергофе и там же рядом – в больнице, по соседству, впритык. Сновал туда-сюда. У меня лежала одна дывчина, с легким сотрясением мозгов. Ничего страшного. Не то упала, не то ударил кто-то, и вряд ли умышленно.

Симпатичная, в общении приятная и милая.

Я ею вообще не занимался. Назначил, что положено, по утрам интересовался самочувствием. Мы держали таких деньков пять, наблюдали, потом выписывали на дом. Она, до сих пор помню, жила четырьмя остановками дальше, в Ораниенбауме.

И вот наступил день выписки. Я действовал, как положено: раздел до белья, повертел молоточком, поводил из угла в угол, поулыбался на прощание. Посоветовал больше не падать. И отпустил.

И через полчаса обнаружил, что она забыла выписку. Осталась на столе. Дурацкая бумажка-та, ей и не нужная сильно – студентка.

Со мной стали твориться удивительные вещи.