Записки из «Веселой пиявки»

А Эдисону неймется. Поджарив достаточное количество мелкой живности и благословив применение этого метода к Homo sapiens, он предлагает свои услуги для казни животины покрупнее, слонихи Топси, приговоренной к смерти за превышение необходимой самообороны: она прикончила дрессировщика-изувера, который заставлял ее глотать зажженные сигареты. В отличие от кошек и собак Топси не клюнула бы на трюк с мясом, поэтому ей дали корзину моркови с фунтом цианистого калия, потом обули слониху в деревянные башмаки с медными стельками, после чего подручный Эдисона г-н Шарки присоединил к ней электроды и подал на них без малого семь киловольт переменного напряжения. Дотошный шеф электропалача аккуратно снимал процедуру на кинопленку. Полторы тысячи подонков, называемых почтенной публикой, пуская слюни от удовольствия, наблюдали за процессом.

Немного утешает, что через сорок лет нью-йоркский Луна-парк, где некогда выступала Топси и где ее казнили, сгорел к чертовой матери. Правда, сладкой парочки Шарки — Эдисона там, увы, уже не было — Господь прибрал их много раньше. Любопытная подробность из биографии прославленного инженера: для демонстрации одного из своих изобретений — кинетоскопа, который мог показывать на экране движущиеся картинки, — Томас Эдисон снял коротенький (одиннадцатисекундный) фильм. На какую тему? Правильно, «Казнь Марии Стюарт».

О сколько нам открытий чудных...

И правда, много. Вот жестокий романс «Окрасился месяц багрянцем», подаваемый и Руслановой, и Бичевской как народный с ног до головы, на самом деле написал франконемец Адальберт фон Шамиссо (больше известный как автор «Удивительной истории Петера Шлемиля»). Известный нам перевод этой вещицы сотворил Дмитрий Минаев в конце позапрошлого века. А совсем недавно своим переводом поделился со мной и мой добрый друг Даниэль Клугер — ну как его не записать?

«С тобою мне, право, в охотку

Промчаться дорогой морской,
Поднимем же парус, а лодку
Своей я направлю рукой!»

«Зачем же в открытое море

Ты гонишь наш легкий челнок?
Там волны бушуют на гóре,
Прогулка такая не впрок!»

«Открой свое сердце надежде,

Не думай, что ты на краю.
Поверь мне, любимый, как прежде
Я верила в верность твою!»

«Я верю, но ветер крепчает,

И туча тяжка и черна.
Беда, коль на нас осерчает
Крутая не в шутку волна!»

«А ветер меня не пугает,

И буря меня не страшит.
О нас тут никто не узнает
И с помощью не поспешит.

Прочь весла, приходит расплата,

Спасения нет за кормой!
Меня погубил ты когда-то,
И сам не вернешься домой.

Смятенье и трепет я вижу,

От страха сжимаешься — что ж,
Ведь с каждым мгновением ближе
Мой остро наточенный нож».

Изменника в грудь поражает

Безжалостное остриё,
И нож она вновь поднимает
И в сердце вонзает своё!

Вот утро волну привечает,

И чайки кричат вразнобой.
Тела равнодушно качает
Багровый от крови прибой.

Прибой, багровый или нет, меня всегда завораживал и пугал — механической беспощадностью, неотвратимостью, вроде марша каппелевцев из «Чапаева». Он велит: отбрось суетные мысли, думай только о высоком, нездешнем — думай хоть изредка.

Изредка,