Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

После построек дворцов культуры правительство нашло своевременным создание Дворца Советов. Интересный конкурс привел нас к окончательному проекту работы академика Б. М. Иофана. <И создалась мастерская по разработке этого проекта, вот тут-то и нашло реальное воплощение долгожданного слияния искусств, ибо все роды пластических искусств должны найти место в таком сооружении мирового значения!>[1209]

Занятия мои по экспертизе в арбитраже[1210] протекали в Москве, затем стал работать в МКХ в отделе проектирования, где уже началось осуществление великой сталинской реконструкции Москвы. Принял я также участие в составлении проекта для Научно-исследовательского института по уротерапии, когда доктор А. А. Замков развернул это ценное начинание скромной лаборатории. Огромную целительную, восстанавливающую силу «Гравидана»[1211] д[окто]ра Замкова я лично испытал, когда был на краю могилы, нечаянно проглотив рыбную кость за обедом у Собинова. После хирургического извлечения кости через пищевод у меня образовалось гнойное воспаление пищевода, и д[ок]тор Замков меня спас.

Отдыхом были все те же концерты и театр.

Как-то, будучи в Центральных банях, я увидел возлежащего на лавке М. А. Чехова. Он уже задумал постановку «Дон Кихота»[1212]. И вот, намыленные, мы начали говорить об Испании. Я увлекся, вспомнив горячее солнце Ла-Манчи. Чехов встрепенулся, кинулся за своим режиссером в раздевальню: «Иди, раздевайся снова, пойдем к нам, поговорим о деле». Среди изумленной публики три голых человека горячо обсуждали возможную постановку «Дон Кихота». Насчет либретто Чехов говорил: «Лучше Сервантеса не напишешь, нужны не слова, а игра!» «Солнца больше, все электричество нужно собрать», — кричал воодушевленный Чехов, размахивая мыльной мочалкой.

Собирались у меня, говорил им я об Испании, рисовал ее пейзаж и типы… Справили юбилей 2-го МХАТ‘а, где на рауте я в последний раз беседовал с В. В. Лужским, вскоре умершим.

Чехов уехал за границу. Постановка «Дон Кихота» не осуществилась.

К юбилею Малого театра в Москве (1924 год) был издан большой сборник («Сто лет Малого театра»), где я принял участие, дав краткий очерк о здании Малого театра, превращенного из интересного сооружения эпохи нашего ампира[1213].

Артистический театральный мир понес огромную утрату — умерла М. Н. Ермолова, а недолго спустя и А. И. Южин. Целая эпоха [связана] с именем Ермоловой! И Москва трогательно простилась с дорогой для нее, гениальной артисткой, устроив ей торжественные похороны с отпеванием в ц[еркви] Большое Вознесение (на Никитской), где убеленный сединами архиерей, преклонив перед гробом колена, обратился с прочувственным словом, вспоминая дни своей молодости и то облагораживающее, глубоко воспитательное влияние, какое оказывала Ермолова своей игрой. И многие из нас вспомнили эти[1214] моменты благотворного эстетического наслаждения.

Большой отдых я получал, бывая в Клину. Директор музея им[ени] Чайковского Н. Т. Жегин — энтузиаст своего дела, так героически спасший наследство Чайковского и с таким самоотверженным трудом собравший музей, — был гостеприимным хозяином. Жили мы у него и целое лето, часто приезжая и зимой провести недельку в этом мирном уголке[1215]. Живали там в разное время и Собинов с семьей, и А. В. Нежданова, и Н. С. Голованов, и Н. В. Отто.

Частенько заезжал к нам доктор А. А. Замков (клинский уроженец), неоднократно восстанавливавший своим леченьем «Гравиданом» слабеющего Жегина. А жена Замкова, скульптор В. И. Мухина, лепила бюст П. И. Чайковского[1216]. Заезжал иногда В. И. Сук. Остроумный, слегка ломаным языком рассказывал о казусах в Большом театре, о днях своей юности или подходил к роялю, играл что-нибудь из Чайковского. Подпевал Собинов… Особое было тогда настроение.

Большой зал, он же был и кабинетом у П. И. Чайковского. Все сохранилось в неприкосновенности благодаря заботам Жегина, свято относившегося к каждой вещи. Рояль Беккера — подарок Чайковскому, его письменный стол с какими-то заметками, его книги, его ноты, портреты его друзей…

Сумерки… А кругом тишина. Вдали городок Клин, пустое поле стелется за окнами, двор, поросший травой, и дремлет сад. На лавочке в саду сидит Н. Ф. Финдейзен, обдумывая свою «Историю русской музыки»[1217]. А музыка льется волной из открытых окон, — то Жегин играет в четыре руки Чайковского. Много, много прекрасных минут провел я в этом уголке в гостях у Чайковского.

Все прошло. Умер Жегин, замолк «сладкозвучный Орфей» Собинов, ушел из жизни В. И. Сук, продирижировав так проникновенно в последний раз в Радиотеатре шестой симфонией Чайковского.