Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

Появился он у меня в 1916 г., когда я строил в Иваново-Вознесенске большую часовню-памятник — мемориальное тщеславие фабриканта Маракушева[1173]. Мне мыслилась внутренняя роспись стен в легких серо-голубоватых тонах с темой летящих ангелов к светлому фону купола. Манганари предложил мне свой труд — расписать итальянским способом «buona fresco»[1174], который он изучал в Италии; делал опыты, ездил и в Ростов Ярославский для сравнения русских фресок XVII в., откуда привез отличную копию росписи в ц[еркви] Спаса на Сенях[1175], одно из лучших произведений русских ярославских художников. Этот рисунок (темперой) находится в собрании Академии архитектуры, куда я его и передал. По заданной мною теме [он] сделал ряд прекрасных эскизов, приступил к делу, устроив в Иванове мастерскую, нагнав туда помощников, мальчишек и еще более всякого вздора, чем отличалась и его московская мастерская на Полянке, где я его навещал. Грязь, неряшливый сам, он требовал от своих помощников чистоты. Требования его облекались в жестокую манеру громогласных приказаний с площадной руганью. Своего мальчика, исполняющего у него роль лакея, он мучил нещадно. Я как-то зашел в момент, когда он орал на этого мальчугана, запертого за какую-то провинность в чулан: «Я тебе, мерзавец, шкуру спущу! Не смей плакать! Еще больше отлуплю!» и т. д. Мой приход прервал гнев Манганари, он выпустил сейчас же пострадавшего и мягким голосом просил: «Сходи сейчас же купи мне бутылку водки, себе халвы купи и пряников, да смотри, сволочь этакая, размажь мне еще этюд, так я тебя удавлю! И[лья] Е[вграфович], — обратился Манганари ко мне, — дайте ему 5 рублей, а то у меня денег нет».

Кончить роспись часовни не удалось, наступила революция, и часовня впоследствии была разобрана. Позднее Манганари уехал к своей матери в Крым (в Исар), где и умер. Потомок декабриста, Манганари А. В., имел у себя его записки, но что сталось с ними — неизвестно[1176].

По изданию книги «Советская Москва» среди литературных сил начали работать П. С. Сухотин, А. К. Виноградов, И. А. Бродский, П. Н. Сакулин и др. Но издание, к сожалению, не осуществилось.

Наступил 1924 г. — тяжелый год. В январе страну постигло большое горе — 22 января умер В. И. Ленин[1177]. Как памятен этот морозный 30-градусный вечер. Костры пылали на улицах. Несметная толпа, подавленная горем, шла поклониться праху великого человека. Колонный зал Дома Союзов в траурном оформлении, грустные звуки похоронных мотивов, и художники, зарисовывающие образ ушедшего вождя.

Весна наступила дружная, с большим половодьем, Москва-река залила Замоскворечье. Но обновление природы не сказалось на моем организме. Я заболел. И только летом стал поправляться. Неврозы сердца окончились, и я вернулся к делам. Началась моя консультационная и экспертная работа. Работать я стал в Госплане. Посещал часто председателя Госплана А. Д. Цюрупу в Кремле;

его жена, бывшая Манечка Рязанцева из нашей уфимской компании, напомнила былые дни. Но А. Д. Цюрупа уже стал прихварывать. Бывали там и музыкальные вечера, где Романовский играл классиков[1178]. Я всегда тянулся к музыке.

В Большом театре Оскар Фрид дирижировал в «Эгмонте» Бетховена, и Южин так убедительно читал[1179]. Квартет [имени] Страдивариуса[1180] также исполнял Бетховена. Это был юбилейный бетховенский год[1181].

Московская консерватория справила двухдневным торжеством свой 60-л[етний] юбилей[1182]. На этом концерте была лебединая песня Брандукова, когда он извлек из своей виолончели (аматиевская!) чарующие звуки Andante cantabile Чайковского[1183]. Ведь этой пьесой он начинал свою артистическую деятельность, полонив слушателей в зале Плейель[1184] в Париже во время концерта, посвященного произведениям Чайковского. В Большом же театре пышно и парадно был справлен юбилей Л. В. Собинова — 25-летие его артистической деятельности[1185]. Я читал рисованный мною адрес от «Кружка любителей русской музыки», где Л. В. Собинов получил свое крещение. Кружка уже не существовало, и только оставалось нас несколько членов, постоянно навещавших больную М. С. Керзину.

Возобновил[1186] я и свои воскресные беседы, где темой было средневековое искусство.

Во втором МХАТ-е ставился «Гамлет» с М. А. Чеховым[1187]. Чехов обратился ко мне за советом: в каком оформлении ставить «Гамлета»? Предполагали развернуть спектакль на фоне гобеленов. Чехов придал типу Гамлета несколько мистический оттенок. Талантливейший выразитель, создавший незабываемый образ Хлестакова[1188], теперь ударился в мистицизм, его погубивший…