Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века

Телесные подробности в картине утреннего умывания оправданы младенческим возрастом девочки (Крошки. Книжечка для малых детей. Изд. под ред. и пересмотрено Вл. Далем. СПб.; М.: изд. М.О. Вольфа, 1880)

Деятельницы эпохи эмансипации провозгласили право женщины перестать быть «фарфоровой куклой» и объектом мужских желаний («для современной женщины оскорбительно полагать свою силу в красоте и основывать семейные отношения на чувственных инстинктах мужей»)[481]. О «чувственных инстинктах мужей», как и о своих собственных инстинктах, девочкам узнать было неоткуда. Источником запретных знаний служили горничные и кухарки, общаться с которыми барышням не рекомендовалось[482]. Считалось, что они открывают девицам «постыдные» тайны, учат их изображать наивность и скрывать порок. Один из педагогов был поражен развращенностью ума своей ученицы, которая с деланной наивностью рассуждала об отношениях жениха и невесты. «В голосе ее мне сказалось многое, мне сказалось, что Надинька знакома с тайнами, открытых ей в грязных, цинических полунамеках, остротах, взглядах и действиях горничных, кухарок и разного дворового люда, люда, стоящего на последних ступенях нравственного развития»[483]. Педагог возмущен тем, что просвещением Надиньки занялся дворовый люд, а не будущий муж. В действительности «опыт жизни» Надинька получила в разговорах своей матери, которая обсуждала при дочери потенциальных женихов и способы их привлечения[484]. Вольные разговоры с горничными дозволялись только девицам, уже готовым к выходу в свет. Удовольствие от фамильярных бесед с прислугой мемуаристка Е. Конради ставила в один ряд с первыми балами и французскими романами.

Девочки начала XX века не дожидались свадеб, чтобы узнать о телесных отношениях мужчин и женщин. Героиня одного из женских романов отстаивает перед матерью право на сексуальное знание «до свадьбы». Теперь, говорит она, «даже двенадцатилетняя девчонка все знает и все понимает»[485] (на дворе уже 1915 год). Мать же взывает к девичьей скромности и стыдливости, в которых она сама была воспитана.

Авторы назидательных текстов со времен аббата Фенелона считали стыдливость лучшей защитой девочки от «грязных тайн». «Стыд, стыдливость есть отвращение от всего противного честности и благопристойности, в одеянии, в словах и в поступках. Бесстыдная женщина есть презреннейший и гнуснейший предмет»[486]. Госпоже Кампан принадлежит знаменитый афоризм: «Не мужчин должны опасаться девушки, а самих себя». Девушка, уступившая мужским притязаниям, будет осуждена и отвержена всеми, в том числе своим соблазнителем. Об этом напоминает дочери ее умирающая мать: «Мужчины так много себе позволяют, а как строги они в отношении женщин!»[487]

Поддерживаемые публицистами, педагогами и писателями запреты в отношении одежды и поведения девиц находили сочувствие у физиологов. Доктора утверждали, что «одежда девушек должна соответствовать чувству стыдливости и женственности. С самого детства она должна прикрывать грудь и все тело дитяти на столько, чтобы впоследствии девушке казалось не только противным, но и положительно невозможным всякое неприличное облачение»[488]. Ссылки на мнения врачей придавали весомость морализаторским наставлениям («Лучшее средство для сбережения красоты груди, по уверениям всех врачей, есть целомудренность»)[489].

Отношениям между детьми издатель придал фривольный характер (Пчельникова А.А. Путешествие для открытий, предпринятое Настей и двоюродным братом Колей. Рис. А. Фрелиха. Изд. М. Вольфа. 186-?)

Воспитание целомудрия начиналось с раннего детства. Назидательные истории давали тому примеры. В одной из них бабушка Кати полагала, что маленьким девочкам рано стыдиться. Воспитанная таким образом малютка умывается перед окном, не задернув занавеску (Ростовская М. «Смех и горе»). Свидетелем детской небрежности стал студент, «очень скромный молодой человек». Увиденное вызвало его порицание: «Этой барышне уж лучше было на улицу выйти умываться». Горничная наставляет девочку: «Разве можно порядочной девушке мыть и полоскаться под самым окном?», но Катя лишь отмахивается от ее слов. Финал истории предсказуем: студент является в дом Кати, и теперь даже строго застегнутое платье не может спасти девочку от жгучего стыда[490].

Зачастую риторика стыда находилась в противоречии с укладом российской жизни: дети становились свидетелями фривольностей и двусмысленных разговоров взрослых. О распущенности и словесной несдержанности в русском семействе писали многие мемуаристы[491]. Так, в воспоминаниях Т. Пассек приведен эпизод из ее детства, характерный для жизни общества первой половины XIX века. «Поговорив с сыном, баронесса обняла меня, спустила с моих плеч тюлевый белый шарф, обращаясь к нему сказала: „Посмотри-ка, Коля, какие у нее прелестные плечики!“ Двусмысленная похвала телесным достоинствам девочки воспринималась окружающими как „пикантная игривость“»[492].