Записки мертвеца

Громов подошёл к Артёму, который всё так же сидел, опустив голову, и неожиданно для всех в зале отвесил ему хлёсткую пощёчину — такую, что у Артёма вмиг слетели с головы очки. Пощёчина будто бы, наконец, привела Артёма в чувство. Он поднял голову и посмотрел на своего обидчика.

— Чё палишь, бес?! Стрёмно, что лещей тебе отвешивают? А ротного нашего убить не стрёмно было? Зарезать ещё к тому же, как псину! Ну? Базарь чё-нибудь!

Громов отвесил ему вторую пощёчину: на этот раз ещё более хлёсткую — такую, что шлепок от неё эхом отразился от стен спортивного зала.

— Хорош, Вован, ты чё начал? — попытался вмешаться Астахов. Ефрейтор Абидин — он же Макс — безучастно стоял в стороне.

— Чё хорош? Это не человек. Падаль паскудная!

— Мать твоя — падаль паскудная! — сказал вдруг Артём, и мне стало по-настоящему страшно за него. Хотелось обзавестись каким-нибудь приборчиком для перемотки времени, вернуться на минуту назад и убедить его сидеть смирно и безропотно подставлять щёки, как завещали древние гуру и пророки.

— Чё сказал? — опешил Громов.

— Что ты — сын собаки! А отец твой — кусок…

Раздался оглушительный хлопок. Запахло порохом. Секунду спустя в ушах запищало, а голоса людей вокруг превратились в едва различимое бурление где-то там, на поверхности воды, а сам я будто бы лежал где-то на дне наполненной до краёв ванной. Ещё несколько секунд, и я пришёл в себя, начав понимать, что произошло. Я посмотрел налево и увидел кровь — много крови. На полу навзничь лежал Артём и хватался слабеющими руками за грудь, на которой расплывалось кровавое пятно.

— Совсем баран?! — сказал кто-то кому-то. Голоса говоривших по-прежнему доносились лишь обрывочными отголосками.

— А чё он?!

— Хорош! Чё делать теперь? Нас Старков порвёт за это тело. Он же говорил: всех живыми к нему.

— Скажем, что убежать хотел.

— А с этим что тогда?

— Которым?

— Тут их много что ли?! Башку включи. С этим деревенским.

— Хм… Надо думать.

— Щас майор опять придёт! Да и Старков приедет уже скоро. Чё делаем? Быстро!

— В каморку давай пока обоих. Шустро! Щас придумаем, как обставить.

— Вставай! — прикрикнул на меня кто-то сверху. Я так и не понял, кто это был: выстрел подкосил моё восприятие, и я перестал адекватно оценивать происходящее.

В следующие мгновения я уже оказался запертым в тесной комнатке, в которой из мебели был только шкаф — по всей видимости, со спортивным инвентарём, — и старый письменный стол. Возле двери лежал истекавший кровью Артём и медленно испускал дух. Он всё ещё дышал, но было очевидно, что это ненадолго. Мало-помалу придя в себя, я с ужасом осознал, что с высокой долей вероятности я тоже скоро перестану дышать. Они убьют меня — это очевидно! Чтобы не «попадать» и не нести ответственность за убийство бывшего товарища, они обставят всё так, будто бы мы оба задумали бежать, и им не оставалось ничего, кроме как пристрелить нас! Возможно также, что они сочинят какую-нибудь легенду про одного только Артёма и посвятят меня в неё, сделав четвёртым хранителем их маленькой тайны. Но станут ли они доверять мне — незнакомцу, которого они впервые в жизни видят? Вот уж большой вопрос. Тогда, в панике и беспамятстве, ко мне приходили самые мрачные мысли. Едва Артём сделал последний вздох, и любая возможность помочь ему выкарабкаться окончательно улетучилась, я взял в руки дневник и в спешке оставил в нём, как я тогда считал, предсмертную записку. На всякий случай.

Ещё и сутки не минули с момента описанных событий, а кажется, будто это было в какой-то другой жизни. Пока писал, рука ужасно устала, да и глаза уже просят об отдыхе. Остаток истории — про побег и про возвращение в Надеждинское — допишу чуть позже. Может быть — завтра утром, перед самым отходом. Остаток сегодняшнего же дня посвящу сборам и отдыху.

Запись 16

Восемнадцатое октября. Восемьдесят второй день с начала вымирания.

Время закончить историю и выдвигаться в путь.

День 80