Записки мертвеца

Светает. А значит — наступает новый день, до которого я всё-таки дожил. Он же станет и последним. Кажется, сегодня понедельник. Забавно: сто тринадцать дней назад тоже был понедельник. В тот понедельник мир погрузился в один сплошной ночной кошмар, а в этот понедельник он закончится, правда — для меня одного. Что ж, счастливо оставаться! Сил и времени осталось ровно на то, чтобы изложить здесь всё запланированное и на ещё кое-что, чем я займусь сразу после. Нет нужды больше писать тут про моё самочувствие: всё и так ясно и очевидно. Раньше я уделил бы этому добрую пару-тройку страниц: пережёвывал бы всё, что меня волнует и беспокоит, все чувства и страхи, беспрестанно обуревающие меня в минуты слабости перед лицом смерти. С этого, собственно говоря, и начиналась моя история. В последние несколько часов я частенько открывал первые страницы и вспоминал те прежние времена и прежнего себя. И всякий раз мне отчего-то хотелось отмотать время вспять и прожить весь этот ужас заново хотя бы для того, чтобы в итоге сделать свой рассказ о нём чуть более сносным. Убрать всё лишнее, подрезать пространные размышления и отступления, выбросить к чертям собачьим все эти слезливые, полные бесконечной самовлюблённости страницы, на которых я пишу о самом себе так, словно один только я на всём белом свете прошёл через нечто страшное. Оглядываясь назад, я жалею только о том, что не был тогда собой теперешним и не смотрел на всё своими нынешними глазами. Если подумать, так было всегда: кто из нас не вспоминал себя самого в недалёком прошлом и не сгорал со стыда? Бестолковое, бессмысленное чувство, если задуматься: стыдиться того, что был самим собой. Один большой оксюморон. Одна большая жрущая саму себя змея, не ведающая, что за глупость она творит.

Так, хватит. Нельзя давать себе волю. Иначе блуждающая мысль запачкает все последние страницы дневника чем попало. Нужно сконцентрироваться, сфокусироваться и продолжить с того момента в автобусе.

День 111

Мальчик, раненный шальной пулей, дожил до Надеждинского. Как, впрочем, и наш водитель, цвет лица которого по прибытии был полностью противоположен цвету его униформы. Ниже пояса мужчина был весь мокрый от собственной крови. Тем не менее, из автобуса он вышел на своих ногах, в отличие от мальчика, потерявшего сознание ещё несколько километров назад.

В деревню мы въехали стремительно. Никто не остановил нас на перекрёстке, чтобы спросить, кто мы такие и куда направляемся. Более того, нас вообще никто не встретил на въезде в Надеждинское: ни дозорных, ни патрулирующих главную улицу вооружённых полицейских, как это было раньше — никого. Мы просто пронеслись по грязной, скользкой от подтаявшего снега дороге мимо всех этих домиков разной степени роскошности и оказались прямо перед домом мэра, возле которого, впрочем, нас тоже никто не ждал. На первый, беглый взгляд казалось, будто бы Надеждинское и вовсе вымерло.