Записки мерзавца (сборник)

   -- Не смущайся, Эдмундович, гордись. Девка очень стоящая. Ну, довольно, будет, о деле поговорим.

   -- Да, да, о деле, именно о деле, -- подхватил Гольденблат, -- забудем ссоры и о деле. Я, дорогой юноша, как Петр Великий, страшен в гневе, неистощим в доброте.

   Я посмотрел на "Петра Великого" и закусил губу. Голова его, напоминавшая взъерошенный кочан, прыгала по противоположной стене, заостренная жиденькой бородкой. Пунцовый галстучек развязался и недостаток пуговиц на манишке обнаруживал буйную растительность.

   -- Осип Эдмундович, а сколько лет Ирине Николаевне?

   -- Понимаю, господин студент, на разницу лет и наружностей намекаете. Действительно, Вулкан и Венера. Лет ей немного, двадцать один, но опыт огромнейший, и добродетель тоже огромная.

   -- Юрий Павлович, -- вмешался Петр Феодорович, -- о сией, как он ее назвал, Венере я тебе хоть целый день рассказывать буду, а сейчас потолкуем о серьезном. Займи место за столом. Гольденблат, марш на диван и -- за диспозицию.

   Мы присели, и на этот раз разговор быстро привел к благополучному окончанию. Я соглашался на все. Любой ценой я решил купить право как можно чаще видеть эту решительную барышню. Да и ползущий парный рассвет оказал свое действие. В конце концов, не все ли равно. Если и Петр Феодорович такой, то уж куда мне? Хорохориться не к чему. Не хочу быть чистюлькой. Десять процентов с третьей карты? Отлично. Доклады на жгучие темы? Еще лучше. Могу ли привлечь идейную часть студенчества? О, конечно. Договорились о первом вечере и присоединились к остальным гостям.

   Ирины Николаевны уже не было. Она уехала домой. Я подождал, пока Петр Феодорович расправлялся с копченым гусем и рассеянно слушал, что мне нашептывал господин, похожий на почтенного доктора.

   Звенели первые утренние трамваи. На двадцать четвертом номере в сторону Лефортова ехали хмурые, оборванные люди. И где-то за Москва-рекой пробуждались въедливые фабричные гудки.

   -- Петр Феодорович, а что эта... Ирина Николаевна действительно девственница?

   -- Не знаю, отец, не осматривал. Знаю, что изящная нога лучше девственницы.

   О, Петр Феодорович! О ревностный собиратель творений отцов церкви! Как растаяла его слава в это ноябрьское слякотное утро! Какими порочными, преступными синяками сковал рассвет его ученейшие близорукие глаза, что, как две неутомимых гончих, сквозь стекла пенсне накидывались на юного неискушенного референта!

4

   В карты мне приходилось играть и раньше, задолго еще до университетского ученья. В Новороссийске гимназистом седьмого класса частенько шлялся в кабачок на Стандарте, где в задней комнатке сражались в девятку молодые офицерики, греческие капитаны и наш брат-гимназист. Но то была игра пустяковая. Зеленели трешки, синели пятерки, громыхали рублишки. Редко-редко, когда багровый поручик извлекал красненькую или попавшийся пижон менял оранжевую...

   У Гольденблата ниже пятидесяти рублей и ставки не было. Гольденблатовская клиентура составлялась больше из приезжих сибиряков. Является такая борода, пропускают ее через столовую, накачивают рябиновой, коньяком, смертоубийственными смесями ликеров. Борода в раж. Бороде море по колено. На тройке останавливается, на шестерке тянет, и ежесекундно лезет за голенище, где в коленкоровом мешочке потеют и мнутся пятисотки... До сих пор не знаю, шла ли игра в честную или с накладкой. То есть, конечно, совершенно в честную не могли играть, но может быть ограничивались какими-либо значками, вспомогательными средствами. Поначалу я заметил, что к дежурной гуляющей бороде неизменно подсаживается Ирина Николаевна, и когда борода карты смотрит, смотрит и она, и банкомету моргает -- либо бровью, либо сморщит лоб, либо сжимает веер и стучит по столу. Банкометом бывал и сам Гольденблат, но лишь по дням особо торжественным, в случае большущего скопления играющих. В дни будничные Гольденблат сажал своего "наемного убийцу", ласкового тихого старичка с Анной на шее. Старичок успевал каждому новичку поведать весь свой формулярный список. Служил на таможне восемнадцать лет, перешел в неокладные сборы, достукал до пенсии, имеет одну дочь в Смольном, другую за остзейским бароном, третью на фребелевских курсах. Прихожанами Николы на Песках избран в церковный совет, ни к каким партиям не принадлежит, полагает, что народишко распускать опасно, но и в нагайку свинец зашивать также неуместно.

   -- Ваше Превосходительство, -- скажет Гольденблат после сладкого, -- а не порадуете ли вы нас мастерским и корректнейшим банкометством?

   -- А что ж, дорогой, порадую, пожалуй. Оно, конечно, поздновато. Дочка волноваться будет. Ну уж для вновь прибывшего на что не решишься.

   Тут Гольденблат незаметно совал старичку бумажник с деньгами -- комедия начиналась. Старичок получал с каждого снятого банка десять процентов и выпрашивал ежедневно прибавку -- до пятнадцати. Эта его просьба неизменно наталкивалась на сладчайший, но категорический отказ.