Записки мерзавца (сборник)

   Мысли крутятся. От мыслей и водки почва уходит из-под ног. Вот он какой -- Петр Феодорович! Вот он отчего не торопится университет кончать? А Гольденблат? Хорошо это или плохо? Вероятно, плохо, но раз Петру Феодоровичу не стыдно, с какой же стати мне стыдиться?

   С Неглинного до Покровки путь невелик. Лихач, почуя чаевые, мчится во всю. При въезде на Лубянскую едва не передавливаем ветхую старушонку. Она провожает нас проклятьями, Петр Феодорович начинает рассказывать о Грановском, как тот в молодости по крупной в "палки" играл и как в Английском клубе шулера зазывали его в свою компанию.

   -- Петр Феодорович! А можно это, не некрасиво?

   Петр Феодорович лихо запахивается шубой и уверенно отвечает:

   -- В России, отец, все можно; спать нельзя; во сне сапоги стащут и в рот наплюют...

VII

У ГОЛЬДЕНБЛАТА

1

   -- Осип Эдмундович дома?

   -- Дома, дома, у них сейчас веселье в полном разгаре. Жильцы со второго этажа уже два раза прибегали, жалились. Генеральша Дормидонтова, простите, беременна, а у Осипа Эдмундовича чуть не цыганское пение.

   Петр Феодорович выслушивает доклад сонного всклокоченного швейцара и кладет резолюцию:

   -- Рожать, говоришь, твоя генеральша хочет? В приют, в приют, нечего дома безобразие разводить. Хорошего не родит, так еще один байструк.

   Петр Феодорович, несомненно, в этом доме хорошо известен. Страхи мои пропадают.

   Троекратный "боевой" звонок и по коридору топочут сразу несколько пар ног. Дверь отворяет маленький человечек в золотых без оправы пенсне, с кучерявой эспаньолкой, сильно выпивший: и запах слышен, и на ногах нетверд.

   -- Профессору мое почтение! -- охрипшим голосом возвещает он прибытие Петра Феодоровича. Коридор и соседние комнаты отвечают единодушным "ура". Кто-то от избытка чувств играет туш.

   Петр Феодорович раздевается, швыряет пальто, шапку, портфель прямо на пол, хватает маленького господинчика за плечо и привлекает его ко мне:

   -- Знакомьтесь, любите, размножайтесь. Юный мой друг, Быстрицкий Юрий Павлович, сын лекаря, романтик и мошенник. Гольденблат Осип Эдмундов, зубодер, развратитель девиц, всемосковская знаменитость. С гостями не знакомлю; кроме Ирины Николаевны достойных сюжетов не вижу.

   Коридор и соседние комнаты рычат. Гольденблат немедленно вступается за честь гостей:

   -- Молодой юноша! Каждый другой заплатил бы Гольденблату кровью за подобные слова. Принадлежу к Израилю, но правила кавказские. Нам каждый гость ниспослан Богом, какой бы ни был он страны. Ниспосланы Богом и вы. Входите. Развлекайтесь. Колбасу можно прямо руками, женщин на первый раз без рук.

   Осип Эдмундович весьма удовлетворен собственным остроумием, обнажает ряд гниловатых мелких зубов, неспособных создать рекламы его зубоврачебному кабинету.

   -- Осип Эдмундович, -- в коридор просовывается голова с багровым носом и седым ежиком, -- по правилам нашей ложи, нового брата необходимо познакомить с устройством дома и организацией комнат скорой половой и иной помощи.

   Петр Феодорович, стоящий перед зеркалом и старательно припудривающий лицо, замечает мне:

   -- На этого гостя, Юрий, наплюй с высокого дерева. Ретроград, невежа и феодал.

   -- Нет, нет, профессор, -- перебивает Осип Эдмундович, -- решительно не могу допустить. Вы, конечно, человек ученнейший, будущая гордость России, но у каждого свои достоинства. Молодой юноша, во-первых, снимайте верхнее платье, удобней во всех случаях; во-вторых, не смущайтесь; в-третьих, знакомьтесь; а в-четвертых, готовьтесь к обозрению помещений нашей ложи. Зубов рвать не буду, пломб не навязываю. Будьте, как у нас в Кременчуге говорят -- "как у Верочки". То есть, ничего скабрезного; означает -- будьте уверены. Сырой крови на мацу евреи не употребляют, на погром погромом не отвечают, для правожительства зубной врач тоже не плохая профессия.

   Я смущенно раздеваюсь, машинально протягиваю руку многочисленным гостям, толпящимся в коридоре, и под звуки продолжающегося туша следую за Петром Феодоровичем и Осипом Эдмундовичем в огромную, ярко освещенную комнату. Во всю длину комнаты выстроен стол; исполинская скатерть уже изрядно залита красным вином; лужицы трогательно пересыпаны солью. Гости, по-видимому, отужинали и расположились в самых непринужденных позах. За роялем работает худой юноша ярко семитского типа. Рядом с ним, облокотившись на крышку рояля, покачивается пожилой почтенный господин. Не то доктор с большой практикой, не то старшина клуба. Однако его почтенная внешность не вызывает никакого уважения со стороны Петра Феодоровича. Мой ученый и таинственный друг шепотом, достаточно громким, сообщает:

   -- Ноль внимания и на этого. В дело пускается лишь против приезжих сибиряков, единственно для непонятного разговора. Болтун и дурак. Немедленно к Ирине Николаевне. Об остальных потом.

   Ирина Николаевна сидит в углу, в глубоком кресле. Издали я замечаю лишь златокудрый нимб. Мы подходим. Петр Феодорович сразу меняет тон и лысый его череп почтительно склоняется.

   -- Ирина Николаевна! Рекомендую моего друга. Он невинен, прекрасен, подает надежды, нуждается в руководстве.