Записки мерзавца (сборник)

   Бледное продолговатое лицо остается бесстрастно. Полупрезрительно она протягивает руку -- и ее рука меня разочаровывает. Плебейская, красноватая, с короткими, невыразительными пальцами. Рука горничной, ставшей кокоткой. Мы берем стулья, подсаживаемся. Петр Феодорович страшно лебезит, делает комплименты ее плечам, волосам, глазам. Она слегка оживляется и, улыбаясь, показывает зубы -- ровные, удлиненные, какого-то кремового цвета. Она заговаривает и -- голос ее лишен металла и потому в смехе режущая неестественность. Мне приходит в голову спросить, не из Закавказья ли она. В Тифлисе, в Баку нередко попадаются такие нежные, золотоволосые, почти венецианки. И только руки, ноги, уши выдают их плебейское происхождение. Но в этот момент подбегает Гольденблат. Он уже успел потерять пенсне, щурит глаза, взъерошивает эспаньолку.

   -- Невозможно, решительно, категорически запрещаю. Оккупировали Ирину Николаевну, оскорбили гостей. А кроме всего и потолковать не успели. Очень вас попрошу, Петр Феодорович, проследовать вместе с юным другом в мой кабинет.

   К моему удивлению, Петр Феодорович немедленно соглашается.

   -- Ирина Николаевна, Вы простите нас, нам потолковать с минутку.

   Ирина Николаевна тем же глухим, ироническим голосом отвечает:

   -- Нет, не прощаю, потому что и я хочу присутствовать при разговоре.

   Петр Феодорович энергично трет лысину -- что у него признак величайшего замешательства -- и бросает недоуменные взгляды на Гольденблата. Осип Эдмундович вконец сощуривает глаза.

   -- Я полагал, прекраснейшая Ирина Николаевна, что в моем, так сказать, хозяйском качестве, вас обязался я оберегать от деловых разговоров и всего прочего, не дамского, не прекрасного.

   Ирина Николаевна презрительно смеется.

   -- Вы полагали... А я полагала, что вы не полагали в вашем хозяйском качестве, что я такая идиотка. Довольно ерундить. Без меня все равно не порешите.

   Осип Эдмундович всплескивает руками и вмиг меняет и тон, и голос, и позицию.

   -- Олимпийские Боги, бог Израиля и все остальные... Да разве я, да счастлив буду. Да, пожалуйста, о Петре Феодоровиче и говорить нечего. Знаете его пристрастие к вам. Идемте, идемте, счастлив буду.

   Петр Феодорович мычит что-то невразумительное, вскакивает со стула и калачиком предлагает руку Ирине Николаевне. Она отвергает, лениво вытягивается в кресле. Так и есть, с ногами тоже неблагополучно. Голову об заклад, из Баку.

   Мы проходим через столовую. Худой юноша и почтенный господин провожают нас острым понимающим взглядом. Остальные гости продолжают развлекаться. Из гостиной выплевывается граммофон: "Букет ты белых хризантем..."

2

   -- Ирина Николаевна, -- лебезит Гольденблат, -- вам уж придется на председательское место, руководите нами, поучайте.

   Председательским местом оказывается кресло перед бормашиной. Ирина Николаевна садится, откидывает голову на высокую спинку, и волосы ее горят в пожаре рефлекторной лампочки. Заседание открывается. Слово принадлежит Петру Феодоровичу.

   -- Так вот, господа. Друг мой и отец, то есть так я его именую, а вообще он чрезвычайно молод. Отец мой, Юрий Павлович Быстрицкий, пожелал соучаствовать в наших предприятиях. Пока что поставил я его в известность относительно основных наших целей. Теперь разрешите мне перейти к деталям и выработке условий. Осипа Эдмундовича попрошу не бегать по ковру и принимать участие в беседе.

   Осип Эдмундович останавливается и делает бесконечно наивные глаза.

   -- Что вы, что вы, дражайший профессор, я ведь пенсне только ищу, я ведь без всякой задней мысли.

   -- О задних мыслях говорено не было. Если ж вы намекаете.

   Петр Феодорович густо багровеет, и я предчувствую повторение давешней сцены в ресторане. Но тут повелительно вмешивается Ирина Николаевна.

   -- Надоело, Петр Феодорович, я уже все это слышала. Молчите оба. Я объясню в двух словах. Господин Быстрицкий, вас я попрошу не заблуждаться. Вы находитесь в игорном притоне. Осип Эдмундович, без жестов, без восклицаний, не то я плюну и уйду. Да, господин Быстрицкий, в игорном притоне. Если вы чистюлька, немедленно отправляйтесь домой и зубрите ваши лекции.

   Я оскорбляюсь и сухо поясняю, что я не чистюлька, что пришел сюда для дела, а лекции мои остаются при мне и никого не касаются. Председательница слушает с любопытством и вниманием.