Записки мерзавца (сборник)

   -- Рашэн, иди побриться, забирай папку с формулами, и едем получать деньги.

   До сих пор я так и не узнал, как он сумел убедить генерала Кальвадереса заплатить за Рашэновский бред три тысячи долларов. Знаю только, что нам с Надеждиным при всей жажде денег стыдно было получать свою часть -- по семьсот пятьдесят долларов... Уж больно наша хата с краю.

   Покутили мы ночку в Сан-Диего, познакомились с другом Вальтера, адъютантом генерала Кальвадереса, выслушали его рассказ о том, что никакая пуля его не берет, ибо имеется у него великий талисман -- пачка перьев птицы кобюрэ, передающий человеку железную стойкость ее клюва. А на рассвете снова поезд и снова на дальний Запад, и снова пятидесятитонная душегубка: мы едем на Клондайк, где началась, по сведениям Вальтера, золотая лихорадка.

   В пути при проезде через Техас, мы потеряли Рашэна. Изобретатель неодинамита соблазнился возможностью льготного приобретенья фермы и остался в Техасе. Что с ним там стало -- не знаю. С тех пор я ни от него ничего не получал, ни о нем ничего не слышал. Приезжих из Техаса расспрашивал. Говорят, действительно, в начале девяностых годов проживал такой фермер, иностранец, холостой и все пр. Занимался сельским хозяйством, скупал соседние участки и отличался, кроме того, чудачеством. Все свободное время посвящал опытам со взрывчатыми веществами. В середине девяностых годов, когда нахлынули скупщики земель с Востока, он продал ферму, участки, скот и уехал. Куда? Неизвестно.

   Меня и Надеждина расставание с Рашэном чрезвычайно расстроило. Почудилось нам в его выбытии из акционерного общества какое-то предзнаменование. Но Вальтер тоном, не допускающим возражений, объяснил, что Рашэн, отдав акционерному обществу все у него имевшееся свое quasi изобретение, оставшись в нашей среде, был бы только обузой.

   -- У него неисправимо славянская душа. Он бы никогда не сделался ни англичанином, ни американцем. Другие же души на Клондайке не нужны. Приедете -- увидите.

   И еще раз Вальтер оказался прав. В моих воспоминаниях разлука с Рашэном знаменует окончание кратковременного периода испытаний. С тех пор в продолжение тридцати четырех лет вплоть до гигантского промышленного кризиса 1919 года счастье мне не изменяло. Эти тридцать четыре года представляются эпохой такой гармонии, такой кристальной законченности, что, кажется, начинай снова, и тогда б не изменил ни одного жеста, ни одного поступка. И причина недавнего поворота фортуны, конечно, не в мировом кризисе. Вся штука в том, что в 1918 году, дожив до шестидесяти двух лет, приобретя большие миллионы долларов, переборов все -- конкурентов и судьбу, железный Уинстон Вальтер не выдержал смерти сына, погибшего в рядах американского корпуса добровольцев и, протосковав с месяц, пустил себе пулю в рот... Уинстон Вальтер был в моей жизни чудодейственной пачкой перьев кобюрэ. Потеряв талисман, я обрек себя на горе... Не удивляйтесь же, что воспоминание о нем вызывает у меня слезы.

   Итак, мы на Клондайке. Как добывались деньги в месяцы Клондайской горячки -- вы, наверно, знаете. Достаточно об этом Джек Лондон писал, достаточно газеты прошумели. Скажу вам только, что через три года я оказался в Нью-Йорке совершенно седой, с хроническим ревматизмом, с расширением сердца и грудой мешочков золота. Все это в двадцать два года. По продаже золота на каждого из трех очистилось, если вас это точно интересует, по семьдесят две тысячи долларов.

   Надеждин сразу стал буржуем. Будь она, говорит, проклята, ваша Америка, мне каждую ночь снится, что мы опять на Клондайке в ущелье смерти, погибаем от холода и усталости. Поеду я лучше на Кавказ. Пишут мне, что там железнодорожное строительство началось. Буду заниматься подрядами.

   ...И вот остались мы вдвоем. У меня своих мыслей нет. Гляжу в рот Вальтеру, что-то он надумает. Надумал Вальтер меняльную контору открыть. Походил со мной по бирже, посвятил меня в десяток основных операций, сняли мы контору на шикарном street и машинка завертелась... За свой страх и риск не работаем, все больше комиссией и онкольными счетами пробавляемся, не брезгуем и закладами. Нет в мире лучше дела меняльного. Не говоря уже о познании жизни -- оборот феноменальный. Банковское дело много хуже. Там отчетность, ограниченность круга операций, установленные проценты, налоги гигантские... А у нас все шито-крыто. Работаем вдвоем. Посторонних не допускаем. Сделаем на десять тысяч, записываем тысячу. Потом, опять же приезжают наши Клондайские и предлагают комбинации, на которые только мы с Вальтером пойти можем.

   -- Знаете, -- бубнит приезжий бородач, -- заявку Джемферсона, слева от нее в полумиле, будь я проклят, если нет жилы. Дайте мне денег поднять это дело: все пополам...