Записки молодого варшавянина

— Насчет этого ничего не скажу, тяпнуть мы лю­бимі — нагло признал я.— Сегодня у меня день рожде­ния, бабушка.

Я обнял Терезу и поцеловал в щеку. Oна нe возра­жала, потому что этого требовали интересы дела.

— Еще раз желаю тебе всего самого лучшего, Юрек! — сказала она.

Я отворил ей дверь, и она выбежала на улицу. Эта девушка двигалась с необыкновенным изяществом.

— Если вы еще раз скажете ей что-нибудь подобное, я буду к ее приходу запирать вас на ключ.

— Ой, напугал! — фыркнула бабушка и ретировалась в столовую, притворив за собой дверь.

Я поднялся наверх и, войдя в ванную, подставил го­лову под струю холодной воды. День моего рождения начался невесело. Хуже всего было, когда людей хватали случайно или из-за их глупости. Альбин, наверное, шел по улице, мечтая или думая о своей Кристине, и угодил прямо жандармам в лапы. «В наше время нельзя влюбляться, мальчик!» — подумал я с иронией, потому что сам, если уж говорить о влюбленности, был в идиотском положении. Прошло четыре года со дня нашей первой встречи с Терезой, и я увяз в своей любви к ней по самые уши. Не всегда удавалось мне скрыть это чувство. Уже в 1940 году я завербовал ее в нашу организацию, она стала связной и теперь мы встреча­лись по нескольку раз в неделю.

Я ужасно страдал и напрасно искал противоядия в случайных связях. Не в силах справиться со своим чув­ством к Терезе, я обрек себя на девушек доступных и неинтересных. Первый такой роман я завел с дочерью продавщицы цветов на кладбище Повонзки, по-своему красивой восемнадцатилетней телкой. Она оказалась девицей и дело кончилось визгом в близлежащем лесоч­ке. Мне расхотелось женщин, по крайней мере, на год. О степени моего падения можно судить по истории с Зулей. Зуля была проституткой военного времени, с которой я познакомился в баре «Темпо» на Иерусалимских аллеях. Эта девятнадцатилетняя, очень изящная, хоть и мелкого сложения девчонка с хорошенькой вуль­гарной мордашкой не снимала с головы тюрбана из шарфа, даже когда на ней не было уже ничего осталь­ного, потому что немцы наголо обрили ее в тюрьме. Она разговаривала хриплым голосом старой пьяницы и, изо­бражая страсть, преувеличенно громко визжала. Вечер в ее обществе стоил сто пятьдесят злотых, и мы сложи­лись на него втроем, после чего воспользовались ее услугами в квартире одного из нас.

Это мрачное переживание стало для меня очищаю­щим потрясением. Но что было делать? Коснуться Тере­зы я не мог, хотя обостренный инстинкт влюбленного говорил мне, что она испытывает ко мне нечто большее, чем просто чувство дружбы. Увы, между нами была непреодолимая преграда: весной, накануне войны, Тере­за познакомилась с красавцем-подпоручником и влюби­лась в него первой, глупой любовью семнадцатилетней девчонки. Начались прогулки, дело дошло до объятий, признаний и поцелуев. Красавец приезжал к ней из Модлина. За неделю до начала войны она видела его в последний раз: он отправился со своей частью на за­падную границу. Она оплакивала его но ночам, пока он не прислал письмо из лагеря военнопленных. В восторге от того, что он не погиб, она излила ему в ответном письме все свои любовные и патриотические чувства. Те­реза была уверена, что он вернется к ней через год.

Между тем уже подходил к концу четвертый год их переписки (Тереза регулярно посылала ему и посылки), однако о конце разлуки все еще приходилось только мечтать. В обычных условиях время справилось бы и не с таким чувством, но моя Тереза держалась твердых принципов, не казавшихся тогда ни старомодными, ни смешными. Девичья влюбленность в херувимчика-офицерика давно уже уступала место благородному са­мопожертвованию. Бедного пленного, брошенного в ба­рак, обреченного на невыносимое бездействие, жившего только от одного ее письма до другого, не спускавшего глаз с ее фотографии, обидеть было невозможно; она не могла не только бросить его, но и изменить ему. Такая подлость смертельно ранила бы его, а ее до конца дней наполнила бы презрением к самой себе.