Записки молодого варшавянина

— Мне осталось только двести метров,— деловито сказал я.— «Пантеры» уже близко.

— Пожалуйста, будь осторожен,— тихо сказала Те­реза.

— Но я же взял шарфик,— ответил я.— Отбой.

Слово «отбой» означало, что меня не разорвало во время разговора, что я сам прекратил его в добром здравии и по всем правилам. Выдернув булавку и про­вод, я перебросил через плечо сумку и аппарат и рысцой на полусогнутых побежал через улицу Нарушевича, пе­рескочив которую, попал, следуя за кабелем, в следую­щий садик. Здесь вилла была целиком разрушена, должно быть «коровой», из-под груды кирпича торчала нога в темно-синей штанине и зашнурованном полуботинке. Кабель вился вдоль сеточной ограды, а потом в тра­ве. По мере того как я приближался к боевым позициям, обстрел становился все плотнее, слышно было так­же гудение «пантер».

В исходе этого боя я не сомневался: стерев в поро­шок наши позиции в развалинах Круликарни, в.домах на Пулавской и школе на Воронича, «пантеры» пойдут дальше. Сколько домов еще осталось? Сколько еще во­семнадцатилетних мальчишек может держать в руках оружие? Переживем ли мы еще один рассвет?

Каким-то странным образом уцелел кабель, протяну­тый в нескольких метрах от дома, превращенного в гру­ду щебня. Я нырнул за кабелем в кусты и остановился у щели, выкопанной жителями виллы, чтобы прятаться от авиабомб и «коров». И тут я услышал стон. Это сто­нал вагоновожатый. Полуприсыпанный землей, он ле­жал на боку во рву, рядом со старушкой в темном пальто — ее поблекшие глаза были выпучены в пред­смертном ужасе. Здесь-то и висел конец оборванного взрывом кабеля. Я спрыгнул в ров и увяз по колено в мягкой земле. Вагоновожатый был в сознании.

— Привет, поручник,— сказал он.— Хорошо, что ты пришел. Я думал, мы уже не увидимся.

Я обеими руками сгреб с него землю, потом обхва­тил за талию и потянул что было силы. На груди его кровавым панцирем засох песок. Оттащив труп старуш­ки, я принялся вытаскивать Овцу за плечи. Видно, ему было очень больно, он побелел и стиснул челюсти. О, ему тоже было не к лицу кричать, хотя наверняка жуть как хотелось! Какую же надо было иметь волю, чтобы столько времени изображать из себя не знающих стра­ха и боли героев, о которых пишут в романах! Я стал из последних сил тянуть его. Мы оба тяжело дышали. Ког­да наконец мне удалось вытащить его из щели на траву, где-то неподалеку завыло целое стадо «коров». Я лег рядом с вагоновожатым отдохнуть и переждать воздуш­ную волну. Чтобы не помять георгин на груди, я при­крыл его рукой. Оголенные деревья навевали мысль о ноябре, хотя еще стоял сентябрь.

— Кабель,— сказал вагоновожатый.

У меня не было с собой перевязочного пакета, как в сентябре тридцать девятого, и надо было очень торо­питься, потому что из-под комбинезона вагоновожатого, несмотря на облепившую его землю, сочилась кровь. Я сполз в ров, нашел под кучкой земли второй конец кабеля, связал его плоским узлом с первым и обмотал изоляционной лентой. Стальная проволока исколола мне пальцы, и я слизал с них кровь. Затем присел во рву, включил аппарат и покрутил ручку. Я старался не смотреть на старушку. Немедленно же отозвалась Кристина, а вслед за ней сразу и капрал Кмициц.

— Рад слышать вас, дети,— сказал я.— Кристина, докладывай майору, что связь налажена. Вы где теперь, Кмициц?

— Все еще в школе на Воронича,— ответил Кми­циц.— В подвале. Да я и не могу выйти отсюда. Над нами, должно быть, уже нет ни одного этажа.

— Барнаба! — услышал я голос Терезы.— Барнаба, где ты? Может, тебе помочь?

— Мне надо отвести Овцу в госпиталь,— ответил я, отключил аппарат и вернулся к вагоновожатому.

Тот пытался встать, но сумел подняться только на четвереньки и стоял теперь на коленях, опираясь на одну руку. Я медленно поднял его, обхватил за талию, а он выпрямился, насколько смог, и мы потащились, об­ходя воронки и развалины, еле-еле передвигая ноги, то и дело спотыкаясь и останавливаясь, чтобы передохнуть.