Записки молодого варшавянина

Так я потерял Улика и его напарника, пожалуй, луч­шую мою пару линейщиков, но я не мог не отпустить их, потому что они все равно убежали бы. Им надоело чи­нить кабели. Они прекрасно понимали, что наступила последняя возможность сразиться с врагом, что поло­жение уже безнадежно и мы продержимся лишь несколько часов или самое большее до вечера, но они готовы были отдать жизнь ради этих нескольких часов борьбы с оружием в руках — недоступным им раньше автоматом, предметом непрестанных, но тщетных ожи­даний и воздыханий, мечтой куда более сильной, чем мечта нынешней молодежи об автомобиле «феррари». Оба парня смотрели на меня сверкающими глазами, возбужденные, нетерпеливые, точно опасаясь, что я за­держу их и они не успеют пострелять из своих автома­тов, потому что, если даже «пантеры», прорвавшись, пройдут и не по их телам, им уже негде будет сразиться с ними: лопнет тонкая линия обороны, все рухнет и мол­чание смерти завладеет районом.

— Идите,— разрешил я.

Они вытянулись, козырнули, приложив два пальца к беретам, и побежали, радостно улыбаясь,— так теперь их ровесники бегут на вечер танцев или на футбольный матч, где разыгрывается кубок Европы. Больше я их уже не видел.

В подвале Тереза стояла у коммутатора, а Кристина поочередно вызывала молчавшие станции.

— Все линейщики в разгоне,— сказала Тереза.— Сержант Овца сам пошел чинить «Ванду». Он звонил с линии, но что-то ухнуло, и разговор прервался... бо­юсь… как бы...

Я взглянул на нее. Она была бледной, невыспавшей­ся. Сегодня ей пришлось всю ночь дежурить у коммута­тора.

— Юрек., — прошептала она.

— Назначаю тебя исполняющей обязанности комен­данта центра связи до моего возвращения. Эту линию необходимо восстановить.

— Позволь мне пойти с тобой! — воскликнула Тере­за. Глаза ее лихорадочно блестели. Из угла, хромая, вылез бронебойщик Гервазий, дважды раненный и по­луслепой, весь обмотанный бинтами. Он ни за что не хотел оставаться в госпитале и теперь пугал нас своим видом. Тереза смотрела на меня как побитая собака. Мы никогда не бывали здесь одни. Каждый из нас выпол­нял свои обязанности, и нам было не до вздохов при луне. Мою любовь я отложил до иных времен, точнее сказать — возложил на алтарь восстания.

— Смени ему повязку,— сказал я, кивнув в сторону Гервазия.— Он же весь в крови, не видишь, что ли!

Я оставлял их в этом сотрясавшемся от взрывов под­вале, как в могиле. Теперь всякое расставание, даже на миг, могло оказаться последним. Но я не мог поцело­вать Терезу на глазах у девушек и Гервазия.

— Сейчас вернусь,— сказал я, словно шел за га­зетой.

На одно плечо я повесил полевой аппарат, на дру­гое — сумку с инструментами, презрительно брошенную Уликом, едва он дорвался до «стена», и выбежал в са­дик. Серый провод тянулся по траве и среди развалин. Я нагнулся и шел согбенный вдоль него, не спуская с него глаз, точно ищейка по следу. Моросило. Обстрел приутих, но с юга доносились взрывы и трескотня вы­стрелов, видно, танки жирного Германа приступили к работе. Я перебежал улицу Красицкого, где кабель со­хранился каким-то чудом, потому что на мостовой во­ронки от снарядов буквально соприкасались друг с дру­гом, и добрался до садов, когда над головой взревели мины. Пробираясь за кабелем, я сразу же запутался в кустах крыжовника. «Коровы» взорвались где-то по­дальше, и воздушная волна, долетевшая до меня, была не сильной, но тут же снаряд угодил в соседний садик, а я, перескочив ров — местное противовоздушное убе­жище, сорвал на ходу последний георгин — махровый, нагло желтевший на фоне сплошь серого, хмурого неба, клубов дыма, оголенных деревьев, развороченной земли. Я заткнул цветок за портупею на груди — авось, чудом уцелевший, он сохранит от ран и меня.

Провод тянулся дальше, и мне пришлась выскочить за ним на улицу. Я приближался к линии боя — домам на Пулавской и школе на Воронича, на которые сыпались тонны взрывчатки. На тротуаре кабель исчез под кучей кирпича, и я принялся разбрасывать ее, действуя с лихорадочной быстротой, потому что вдоль улицы Красицкого несся сплошной поток стали, а кроме того, уже возвращались, направляясь в очередной рейс, безотказные штукас. Мне мешала сумка, мешал болтавшийся на боку телефонный аппарат, но я в несколько секунд разбросал кирпичи, собрал обратно высыпавшийся из сумки инструмент и помчался дальше. Кабель вился теперь вдоль железной сетки, отделявшей сады от улицы. Присев у ограды на корточки, я дрожащими от спешки руками воткнул булавку в кабель, а в клумбу рядом — провод заземления. Кристина отозвалась, едва я крутанул ручку аппарата,

— Нет, сержант Овца не объявился. Связь с Барба­рой есть, но двое ребят ранено. Они сами добрались до перевязочного пункта.

— Тереза там? — спросил я.

Тереза откликнулась немедленно. Теперь эта девуш­ка, пожалуй, хотела принадлежать мне без всяких воз­ражений и оговорок. Но все это пришло слишком по­здно, и нам, должно быть, не суждено пережить хоть несколько дней счастья. Эти развалины придавили нас, испепелили наши души, и мы уже не могли ничему ра­доваться.