Четверо вместо восьми, и лавина звонков: утром сел — утром приехал.
А Райздрав нынче праздновал что-то, так допоздна у кабака бригаду держали, на всякий случай.
А остальные три въ…бывали.
Не курить невозможно.
К нулю раскуриваются даже самые стойкие.
Потому что адреналин.
Нервы.
Оттого и язва у всех.
Голодные же всё время.
Коллега. Спокоен и флегматичен. Тридцать лет стажа, видел всё. Непрошибаем.
Ан нет!
Оскорбили на вызове. Ничего особенного — пьяные люмпены, всё как обычно… Но молча вышел, надел перчатки, отыскал, благо недолго, кус мороженного говна и запустил в форточку.
Потом всю ночь пил коньяк.
Один.
Весь пузырь выдул.
Кулибиных меньше, чем долбо…бов.
Последний шедевр — кардиограф. Отечественный.
Перед тем, как печатать, думает пол-минуты.
Вообразите:
Реанимация.
Цейтнот.
Ампулы россыпью.
Кардиограмма ежеминутно.
И всякий раз:
О…уеть, …лядь!
Отослали обратно — ломается, сука, часто…
Во ВСЕХ больницах Санкт-Петербурга на входе в приёмный — порожек. Поднимаешь передние колёса — ы-ы-ых! — коллега приподнимает задние — ту-дух, ту-дух! — закатили. Порожка нет только в морге Судмедэкспертизы где, по большому счёту, глубоко по херу…
Подъём ночью на «упал с кровати, приезжайте поднять» вызывает смутную симпатию к Менгеле…
— Я лекарства не признаю — вы только ЭКГ сделайте, а уж я дальше сам…
Или:
— Мне любимый человек изменил — дайте успокоительное, а то я в окно выброшусь!
— Это мне папа вызвал.
А вот и он:
— Алё! Вы уже там? Посидите с ней, пока не подъеду. Я в Нарве, границу прохожу — часа через два буду…
И до кучи:
Ни «доброй ночи», ни «проходите», ни табуретки присесть.
Об кровать хлоп и жёлтой ногой в лицо:
— Вот. Ступать больно.
Мозоль. Ороговелая, давнишняя.
— Ну, и?
— Что «ну» — срезайте! Давайте-давайте, я ветеран…
Так, спокойно!
Не надо набирать воздух.
Ветераны от «лиц приравненых» — ох, отличаются!
Манерой общения.
Ночь. Вызов. Через минуту повтор: скорей! Подрываешься и летишь. Диспетчер по рации:
Вываливаешься из кабины, дверь вбок, одной рукой чемодан, другой кислород, на плече кардиограф, дефибриллятор, на другом сумка с реанимацией, папка в зубах, домофон чуть ли не носом: пи-и-и-и…
Всё. Можно отнести кислород, дефибриллятор, сумку с реанимацией. Расставить неторопливо, подключить шланги. Позвонить снова и зевая войти.
Ничего там нет.
Проверено.
Годами.
Нельзя брать деньги, если их дают с помпой. А настаивают — тем более!
Номера купюр переписаны.
Список, как правило, под телефоном.
Тоже проверено.
Неоднократно.
По коридору надо идти тихо и на пороге чуть задержаться.
Так, чтоб не видели.
И не слышали.
Бесхитростное большинство начинает стенать только при твоём появлении.
И не вставать перед дверью.
Могут пинком открыть.
И уж, конечно, никаких «входите — открыто»
Войдёшь, а там волкодав.
—
…банутые!
Умное лицо, в глазах разум. Кардиограмма, терапия, слово за слово…
— А вы можете, как в фильме «Жмурки», пулю из живота вытащить?
Озадачил.
— Знаете, если б всё было так просто, как у режиссёра Балабанова, мы бы не потеряли двадцать миллионов в последнюю войну.
Везли с пожара.
Ожоги.
Большой процент.
Юный возраст.
Тормознули на перекрёстке — проезд кортежа.
Снеслись с ответственным, тот подтвердил: ждите!
Семнадцать минут стояли.
— Это какой корпус?
— Не знаю.
— Но вы ж из него только что вышли!
Куда б ни приехали.
Номеров нет. Ни на домах, ни на квартирах.
Не пишут.
Но полагают, что мы — назубок.
И разбухают во гневе.
Порвал с корешем.
Тяжёлые сутки, переработка часа на три, ехал домой — мужик в трамвае засудорожил, в лифте сосед к жене попросил… Стянул кроссовки, упал поперёк кровати, без душа и завтрака — звонок:
— Слу-у-ушай, ты мне нужен как доктор…
— Пошёл на …уй!
Обиделся насмерть. Поймёт едва ли.
Левел ап — когда начинаешь просыпаться за минуту до вызова.
Сам.
Ночью.
Мистика!
Очевидное — невероятное.
Диспетчера опытны.
— Нет такого дома по этой улице.
Взрыв.
— Да вы… Да я…
— Паспорт откройте.
Пауза.
— Ой, да…