Записки непутевого актера

Дня через три Театр сатиры едет на гастроли в Ленинград. Умывшись, с полотенцем на шее, я иду по вагону к себе, прохожу мимо соседнего купе и слышу голос Надежды Юрьевны. «Толька-то мой совсем сдурел, — кому-то рассказывает она. — Вчера включила радио, а он Солнышко играет. Совсем обалдел! Трехминутная роль в детской передачке. И это народный СССР!» «Боже, — подумал я, — что бы она сделала со мной, знай, кто на самом деле говорил за это самое Солнышко».

А несколько раз я ее нарочно разыгрывал. Подхожу к Надежде Юрьевне в очереди театрального буфета и говорю ей в спину:

— Надя, возьми мне две порции сосисок.

— Толя, какие тебе еще сосиски, ты же только что ел… Тьфу ты! Опять ты меня, Володька… Ну сколько можно?

Анатолий Дмитриевич любил и умел выпить. Если пил, то всерьез — как настоящий русский мужик, и остановить его в такие периоды было неимоверно трудно. Но случалось, Папанов завязывал: пить понемножку, как разрешали врачи, не умел и не хотел. Однако не отказывал себе в удовольствии посмотреть, как выпиваем мы, его молодые партнеры. Саша Пороховщиков, Боря Кумаритов, царство им небесное, и я брали бутылочку и после спектакля грамм по сто пятьдесят выпивали. Вот он и спрашивал:

— Вовка, сегодня будете пить после спектакля?

— Да, Анатолий Дмитриевич, взяли бутылку.

— Без меня не пейте!!

— А вы будете?

— Не твое дело. Я не буду, но без меня не пейте.

И вот, значит, мы ждем его. Он приходил к нам, приносил с собой прикрытую тарелочку… оказывается, в антракте брал в буфете винегретик какой-нибудь, капусточку.

— Это чтоб вы без закуски не надрались. Ну, давай разливай, наливай! — руководил он. — Ну, неровно, ты же переливаешь. Вот так, смотри, теперь на троих ровненько. Вот так вот. Ах! Достало тебя? Ох, хорошо! А теперь закуси. — Потом вздыхал и говорил: — Ну ничего, ничего, ребятки, и мой час придет, и я свое возьму.

Дорогой Анатолий Дмитриевич, царство тебе небесное!

Я уже упоминал, что моими партнерами в этом замечательном театре были и Андрей Миронов, с которым мы вместе росли в подмосковном писательском поселке Красная Пахра, и Татьяна Ивановна Пельтцер, удивительная актриса и яркий человек. Она дружила с моей матерью и Валентиной Георгиевной Токарской — известной актрисой, которая много лет просидела в лагерях из-за романа с известным кинорежиссером Алексеем Каплером. Частенько они собирались вечером у одной из них расписать «пулечку». Заядлые преферансистки, предварительно оговорив место «сражения», загодя готовили салатики с бутербродами, выпроваживали домочадцев и под коньячок или водочку во всеоружии сходились за карточным столом.

Это были настоящие сражения! Они беспрерывно курили и отчаянно орали друг на друга: «Зинка, куда ты, дура, с червей ходишь!» — «Таня, еще одно слово, и я все брошу к чертовой матери!» — «Это ты, идиотка, с пик пошла!» — «Я?! Сама с ума сошла!» — «Девочки! Прекратите!» И в семьдесят они оставались девочками. После игры долго не могли прийти в себя и на следующий день перезванивались: «Нет, Валя, ты видела, как Танька на мизере, дура, чуть семь взяток не схлопотала?!» — «Ну а Ольга, мать ее, вышла с пик вместо червей!» Ну чем не праздник души! Праздник четырех ярких душ.

Запомнился рассказ мамы. Когда я сидел в лагере, она приезжала меня проведать. Это были желанные, но очень трудные свидания. Мама ехала через всю Россию, несмотря на больное сердце, тащила полный чемодан яств для своего непутевого сына. Так вот, возвращается она, счастливая после свидания со мной, в Москву и рассказывает Татьяне Пельтцер: «Вовка-то каким красавцем стал: похудел, ему так идет лысая голова, оказывается, у него идеальной формы череп! Идет, плечи расправил, бушлат расстегнут, грудь колесом, глаза горят.» Пельтцер слушает-слушает восторги матери ссыльнокаторжного и, усмехаясь, замечает: «Ну ты, Зинка, совсем уж. Тоже мне декабрист. Прямо Бестужев-Рюмин!»

Татьяна Ивановна за словом в карман не лезла, и в театре ее побаивались — могла отбрить будь здоров! Ее опасался даже сам Валентин Плучек. А командовала всем его жена Зина, у нее, иначе не скажешь, руки были по локоть в актерских слезах. В театре ей нужны были покорные, сломавшиеся люди. Я же дружил с ее врагом — Аросевой, что было равносильно самоубийству. Ольгу Александровну из-за бешеной популярности ее пани Моники из «Кабачка», из-за всесоюзной славы тронуть не смели, хотя Плучек острил на нее зубы, не давал ролей, и она годами сидела в простое. А вот от меня избавились запросто. У нашего главного администратора умерла жена, естественно, я вместе со всеми был на похоронах и опоздал на спектакль. Меня тут же выгнали.