Записки непутевого актера

Меня тошнит, лоб покрывается холодным потом. Но раз за разом я, как жральный автомат, запихиваю в рот реквизиторскую жратву, проговариваю текст. Стоп. Сплевываю в пакет. Все это — как в бреду, как в ночном кошмаре. На шестом или седьмом дубле Марк Анатольевич счел, что получилось. Полуживого, почти в бессознательном состоянии меня уводят с площадки. А на экране все выглядит — зрители не дадут соврать, «Мюнхгаузена» довольно часто показывают по телевизору, — убедительно, даже совсем неплохо. По крайней мере, я своей игрой доволен, хотя ту пытку ухой и осетриной с картошкой буду с ужасом вспоминать до конца дней своих.

Для меня работа в «Ленкоме», работа с Марком Анатольевичем Захаровым, с замечательными партнерами и друзьями осталась в памяти как период творческого подъема — недаром я назвал это время золотым для себя. К сожалению, оно оказалось недолгим. Из театра мне пришлось уйти. Виной тому и случайные обстоятельства, которых в жизни любого человека немало, и некоторые свойства моего характера, появившиеся (или обострившиеся) после пребывания в зоне.

Однажды, когда театр был на гастролях в Питере, мне позвонила жена и объявила, что встретила другого и мы должны расстаться. Я попросил подменить меня в спектакле и рванул в Москву спасать семью. Увы, мой напарник, который должен был играть за меня, набрался и обо всем забыл. Вернувшись через день в Питер, я узнал, что меня увольняют. Чуть не половина театра гурьбой отправилась к Марку Захарову просить за меня. И меня отбили. А через два года мы с Сашей Абдуловым влипли в крайне неприятную историю, которая закончилась для меня плачевно. Нас обвинили в попытке изнасилования. Не стану описывать, что произошло на самом деле, но, видит Бог, ничего подобного и близко не было. Зато и у Саши, и у меня хватило завистников и недоброжелателей. Не без их помощи история получила широкую огласку. Дошло до Министерства культуры — чья-то голова должна была полететь. Марк Анатольевич попросил меня на год уйти из театра. Я ушел и больше в «Ленком» не возвращался. Вскоре дали трещину и мои близкие теплые отношения с друзьями и партнерами по театру. Во многом, должен признать, по моей вине.

Возьмем того же Олега Янковского. Знаю, с какой теплотой он ко мне относился, но сколько раз я подвергал нашу дружбу совершенно ненужным испытаниям… Помню, в ресторане «Берлин» на его дне рождения в теплой интеллигентной компании я ухитрился затеять драку с официантами. А сколько раз Саше Збруеву, дорогому моему дружочку, для которого дружба — понятие круглосуточное, приходилось выезжать на помощь по первому моему звонку.

Однажды меня задержали гаишники — ехал, крепко выпивши, — и повезли в отделение. В дороге я принялся буянить, грозил всех наутро уволить. Когда же приехали на место, я решил, не дожидаясь утра, разжаловать сидящего рядом лейтенанта и немедленно стал срывать с него погоны. Меня кинули в КПЗ к другим задержанным и посулили крупные неприятности.

На мое счастье, девушку, с которой я ехал, отпустили, и она догадалась позвонить моему брату.

Брат немедленно сообщил о случившемся Саше Збруеву. В шесть утра Саня был уже в отделении, где я отсыпался в «аквариуме». Хотя его и узнали, широкую актерскую улыбку встретили холодно: уж больно нагло я себя вел. Но Саня, следуя системе Станиславского, как бы случайно бросил: «Ах, как у вас тут чистенько, отремонтировано!» И оказалось, попал в самую точку — майор, инициатор ремонта и добытчик стройматериалов, дрогнул. Он оживился и повел артиста по кабинетам и камерам, продемонстрировал каждый уголок, каждый плинтус, поведал об использованных марках цемента. Саня — какой он актер, не нужно рассказывать — восторгался до слез. После полуторачасовой экскурсии меня сдали в Сашины дружеские руки: «Забирай своего говнюка».

Какое-то время я оставался свободным художником. Потом недолгое время работал в Еврейском драматическом театре, где и встретил свою пятую, надеюсь, последнюю, жену.

Наташу я приметил на репетиции. По роли ей надо было сесть на пол у окна, но узкая, к тому же короткая юбка ей явно мешала. Она покраснела, на глазах заблестели слезы, но режиссер был неумолим. Она была так трогательна и беспомощна, что я не мог отвести от нее глаз. Ее подруга рассказала мне, что Наташа замужем и у нее девятилетняя дочь.

Как-то после репетиции мы большой компанией завалились ко мне домой. Провели прекрасный вечер: пили вино, читали стихи. На прощание я сказал Наташе: «Буду рад увидеть вас еще раз». Через несколько дней она позвонила, через неделю мы стали жить вместе, а через год поженились. У нас родилась дочь.