Записки непутевого актера

В начале одиннадцатого я соорудил «куклу», сунул ее под одеяло, договорился с Вовкой Одессой, моим дружком еще с зоны, об условном стуке и вылез в окно барака. Стараясь не попасть в лунную дорожку на снегу, я бежал в сторону деревни, в сторону своего счастья, моей любвеобильной Любочки. Сердце билось где-то в горле. Господи, мне казалось, никого никогда я так не любил и не хотел, как ее.

Вот она, заветная изба. Замерзшее окошко. Стучу. Клуб вырвавшегося из дверей пара, и в этом пару вся раскрасневшаяся от готовки и желания моя Люба. Улыбка, поцелуй, и я в маленькой чистой деревенской с русской печкой кухне. «1 олько все по-тихому давай, а то мои спиногрызы в соседней комнате спят, насилу угомонила».

Вкуснее этой хрустящей картошки с салом, этой чекушки водки я не ел и не пил ничего в жизни. Захмелел, разморило меня, и повела меня суженая-ряженая в опочивальню. Разложила постель, распустила волосы, разделась, потянула к себе и… и… и… какой конфуз! Прости, Любочка, не донес я до тебя свою мужскую силу. Все расплескал. Но четыре года без женщины. Ты ж умница, ты ж. «Да ладно тебе. — Любочка нежно погладила меня. — Чего ж ты меня совсем за дуру держишь? Чего ж я, не понимаю, как это у вас, у мужиков, бывает? Ну вот, оскоминку сбил, а дальше чтоб все хорошо было. И успокойся, дурачок». И я успокоился. И уже через полчаса совсем по-другому, с видом победителя, смотрел на ублаженную даму своего сердца.

Я ничего не услышал, но вдруг увидел, как лицо Любочки в свете луны, падающем из — за занавески, застыло, она насторожилась. Я прислушался и уловил звук мотора. Я еще ничего не мог понять, а Любочка резко вскочила и стала быстро собирать мои раскиданные по комнате манатки. «Быстро собирайся! — Она совала мне вещи в руки. — Это аэросани. Васькины».

Свет фар издали полоснул по окну. Она, не включая лампы, подталкивала меня, голого, в чем мать родила, через кухню в дровяницу, что была перед выходом из избы в холодных неотапливаемых сенях. Резко воткнула меня спиной в этот маленький закуток и закрыла дверь. В спину и затылок мне впились торцы дров, нос и живот были прижаты закрытой снаружи дверью. «Стой и не дергайся, я тебя выпущу. И тихо! Васька услышит — он нас с тобой обоих порешит».

Я слышал, как она быстро вернулась на кухню и стала убирать со стола. Затем все затихло. Минута, другая, раздался стук в дверь избы. Я тихо, мелко трясся от холода и страха. Еще стук, еще… Любка не торопилась. Наконец я услышал, как открылась дверь в сени и она спросила ленивым сонным голосом: «Ну кто там?» С улицы донеслось: «Я, Люб, я, Васька». — «Ты чего это? Надежурился?» — «Да, Кузьмин, *censored*, график перепутал. Зря только сорок кэмэ отмахал». Любка открыла дверь и впустила его в сени, и они вместе вошли в избу.

Сколько я так простоял на двадцатиградусном морозе, я до сих пор не знаю. Мне это показалось вечностью. Я боялся дышать, руки-ноги затекли, замерз, как студень, пошевелиться не мог. Я прекрасно понимал, что еще чуть-чуть — и я просто рухну. Васька, конечно, услышит, и это все. Этот лихой пацан тут же застрелит меня из своего табельного пистолета. И нарвется только на благодарность начальства. А уж Любочка со своей природной смекалкой и изворотливостью всегда убедит его рассказать, как пьяный зек хотел изнасиловать жену мента. В голове пронеслась вся моя недолгая несложившаяся жизнь, и очень хотелось завыть в голос.

И вот когда силы уже совсем покидали меня, дверь моей темницы тихо, но резко открылась, я, как во сне, вышагнул из нее, направляемый твердой Любиной рукой, затем открылась дверь на улицу, и я услышал прощальное: «Вали!»

Откуда взялись силы? Я, с кучей вещей в руках, голый, босой, поскакал по задам в конец деревни в сторону БАМа. Сейчас, сейчас мне выстрелят в спину. Я не чувствовал, как снежная наледь резала мне ступни, я не чувствовал мороза, было только ощущение того, что луна высвечивает меня одного, как прожектором на сцене. И из всех изб глядят на меня проснувшиеся пейзане. Сейчас, сейчас выстрелят! Где-то после километра я остановился у палой ели, присел, оделся и минут через пять был у БАМа, у окна своей халупы. Условный стук, Вовка открывает окно, я вваливаюсь внутрь и, не говоря ни слова, не раздеваясь, в сапогах, в шапке, ватнике лезу под одеяло и накрываюсь с головой.

И только здесь понимаю, что же такое счастье. Настоящее счастье — это когда веришь, что пронесло! Может, не выстрелят.

Я проснулся и думаю: было, не было? Сладкая истома вместо улетучивающегося страха разливается по телу. Пора в котельную. Но на всякий случай и много лет спустя изменяю все имена. Кроме собственного. Ведь я там правда был.

Топать своим путем