Читаем Записки несостоявшегося гения полностью

Записки несостоявшегося гения

были друзьями, то терпела она в своих приятелях и меня. Вот такой у нас сложился

неравнобедренный треугольник.

_______

110

По аккуратным аллеям парка при сельхозинституте мы часто бродили вместе. И, думаю, многие деревья, возможно, хранят до сих пор память о нашей неразлучной

тройке…

Конечно, я все, вроде, понимал и отдавал себе отчет в том, что мне не светит, но — как

это говорится — надежда умирает последней. А у меня получалось еще хуже: надежда моя

умирать не хотела, зато от Инночкиного равнодушия иногда я сам не хотел жить.

А более всего меня угнетало, что в то время, как мои друзья — Валерий и Инночка –

были интересными личностями, людьми увлеченными и одаренными, я как-то ничем

особенным не выделялся.

Правда, увлекались они вещами разными, и это, казалось, давало мне — пусть

минимальный! — но все же какой-то шанс привлечь внимание к себе.

Валера любил свою географию, дальние моря и страны, книги о путешествиях и

путешественниках, а Инночке в школе не было равных в поэзии. К тому же, на городских

и областных олимпиадах по биологии она неизменно занимала первое место.

Хуже было со мной. Как назло — никаких тебе увлеченностей или особых

способностей. Так себе, серединка на половинку или, как любила говаривать моя старшая

сестренка — просто гриб-сыроежка…

Вот и решил я, чтобы от них не отставать, записаться в городскую библиотеку, и, к

удивлению мамы и бабушки, в один прекрасный день в нашем доме вдруг появились

сборники стихов самых разных поэтов.

Только не смейтесь! Вы же не знаете, что это такое: не имея ни малейшей склонности к

изящной словесности, заучивать наизусть десятки стихов…

И все это лишь для того, чтобы во время совместных прогулок по этому парку втроем, с замиранием сердца (оценят ли?) — как бы невзначай наизусть прочитать: Какие бледные платья

Какая странная тишь

И лилий полны объятья

И ты без мысли глядишь…

— произнести эти строки, чтобы словить удивленный взгляд той, которая казалась мне

дороже всего на свете.

Так мы и гуляли втроем: я с фальшивым пафосом читал ненавистные вымученные

стихи; Инночка Казеинова, в пол-уха слушая меня, щурила свои прекрасные табачно-медовые глаза, пытаясь разговорить Валеру Черкасова; а он отвечал все больше невпопад, находясь одновременно и с нами, и где-то очень-очень далеко.

И возвращался я вечером сюда, в этот дом, где я жил много лет назад, проклиная

себя за безволие, не имея сил делать уроки на завтра и понимая, что выброшен насмарку

еще один день. Вот такая полоса была в моей жизни.

Эта болезнь с безнадежным диагнозом, наверное, могла для меня плохо кончиться.

Если бы не моя мама. В девятом классе она забрала меня из девятнадцатой школы, отдала

работать на консервный комбинат и послала учиться в вечернюю.

Бабушка плакала: ему не место среди хулиганов! Но мамочка, как всегда, оказалась

права.

В те далекие времена девочки еще любили поэзию, а я знал наизусть много стихов, чем выгодно отличался от других учеников вечерней школы, не всегда трезвых, зато

достаточно грубых и невежественных.

Где-то года через полтора ко мне домой вдруг заявилась в гости… Инночка

Казеинова. Ее отца снова забирали на работу в Москву, и она приглашала нас с Валерой

на прощальный вечер.

После ее ухода я долго стоял на балконе. Стоял и курил. Помню, как сейчас: был

поздний вечер, сквозь редкие облака слабо просвечивались неяркие звезды. Кончились

сигареты, и мне ужасно хотелось курить. А потом на балкон вышла мама и молча стала

рядом.

111

На прощальный вечер я не пошел.

Инночку Казеинову больше не видел.

________________

— А теперь, Валера, я хочу поговорить с тобой. Знаешь, прошло столько лет, но я до

сих пор помню все наши разговоры и твою заветную мечту: любыми путями вырваться из

Союза. Поэтому у меня так гулко забилось сердце, когда в шестьдесят седьмом я узнал, что ты бесследно исчез с вахты в иностранном порту. Кстати, услышал я об этом впервые

от нашего армейского особиста, который специально несколько раз после этого приходил

для бесед со мной в наш погранотряд.

Честно говоря, я был тогда сильно напуган, но где-то в душе рад за тебя. И желал

тебе удачи — и попутного ветра в твои паруса.

Но странное дело, Валера, шли годы, а ты все не объявлялся. Это непонятно, Валера…

Давным-давно пришло время перестройки, демократии и гласности, стало

возможным говорить буквально обо всем, а ты по-прежнему молчишь…

Так получилось, что нас с тобой воспитывали мамы. Валера, сегодня их нет: ни

твоей, ни моей…

А знаешь, как бедовала Ольга Ивановна, когда после твоего ухода ее уволили с

полупроводникового завода? Тогда моя мама заставляла меня ходить и помогать твоей…

И еще — я, грешник, каюсь, что много лет не верил Ольге Ивановне, когда она