Записки незаговорщика

Иначе, как пощечину, мою надпись понять было нельзя. Но ответ я получил очень скорый. Тимофеев писал из больницы, где ему сделали тяжелую операцию, он с внешним миром пока не общался; накопилась почта, он никому не отвечает. Но мой подарок таков, что он, Тимофеев, не может не сказать, как тронут и взволнован. Письмо кончалось словами: «Вы проявили щедрость души. Благодарю Вас!» Ошибаюсь ли я, видя в этом необычном письме тень раскаяния?

В.М. Карповой я послал мой ответ Тимофееву и еще весьма обширное письмо — ответ ей. Оно кончалось словами о том, что я буду продолжать борьбу. (Приложение 6.)

А время шло, рукопись лежала без движения уже третий год. В. Озеров, прочитав посланные ему материалы, сказал Орьеву: — Тимофеев — фигура сильная, он почти академик. Против него бороться трудно.

— Но за рукопись Эткинда, — возражал А.И. Орьев, — высказался в свое время и полный академик. Вы ведь читали выступление Жирмунского на обсуждении книги? Да и профессор Степанов — большой авторитет.

— Жирмунский не написал официального отзыва, — возразил Озеров. — Нам нужны рецензии настоящие.

— Но ведь протоколы обсуждения в Союзе писателей и в Институте русского языка Академии наук — документы официальные, — сказал юрист.

— Этого мало, — ответил секретарь Союза. — Чтобы разговаривать об издании, нужны еще рецензии: из Института русской литературы и Института мировой литературы Академии Наук. И, желательно, академиков.

— Значит, заказываем еще две рецензии из обоих эти институтов? — спросил Орьев.

На авторскую чашу весов легло еще два отзыва — очень видных, очень серьезных ученых. На второй чаше — всего-то и было два текста: редакционное заключение и рецензия Тимофеева, и оба они были подобны картонным гирям, которые на ярмарках выжимают мошенники: ложь пуста, невесома. И, разумеется, автор победил. Но знали об этой победе он и его сторонники, читатели так и не прочитали «Материю стиха». Руководители Союза писателей не удосужились внимательно все это рассмотреть: они ездили на международные конгрессы, проводили пленумы и совещания, прорабатывали своих собратьев, оплевывали Солженицына, исключали из Союза Лидию Корнеевну Чуковскую — им было не до меня и моей книги. А, точнее говоря, они и не собирались воевать с Лесючевским. Анатоль Франс оказался прав: закон — это санкция установившегося беззакония.

Я предпринял еще несколько шагов, о которых, не желая наскучить и без того утомленному читателю, рассказывать не буду. А потом грянуло 25 апреля 1974 года, и все, что я делал до того дня, оказалось единым махом перечеркнуто. За «Материю стиха» я вел борьбу около четырех лет. Теперь она выходит на Западе.

Можно думать, что в истории с этой книгой автор-оптимист закрывал глаза на реальное соотношение сил. Параллельно с ней разыгралась другая, из которой автор мог бы понять, что происходящее с ним — закономерно, что он — в блокаде. Эту параллельную историю я расскажу без особых подробностей; в мое повествование она не внесет ничего принципиального нового.

Глава шестая «РАЗГОВОР О СТИХАХ»

Книга под таким названием была выпущена в 1970 году издательством «Детская литература» тиражом в сто тысяч экземпляров. Ее распродали за несколько дней — уже неделю спустя я не мог ее купить, хотя просил знакомых в разных концах страны. Успех книги — высокий тираж, мгновенная продажа, — подтвердился рецензиями в газетах и журналах, а, главное, большой почтой; писали самые разные корреспонденты, и юные, и великовозрастные специалисты, и очень далекие от словесности просто-читатели. Я выпустил немало книг, но такого отклика не имел никогда; значит, цель была в известной мере достигнута. Цель же была такая: приобщить к поэзии молодых, рассказав о ней доступно, не пользуясь учеными словами. В наше время о литературе пишут все сложней, терминология становится все специальней, я же издавна уверен, что даже о проблемах тонких и трудных можно рассказать прозрачно.