Записки о болгарских восстаниях

Многие принялись напевать повстанческие песни, о которых в последние дни и не вспоминали. Наша героиня, госпожа Ионка, белое лицо которой за два дня стало смахивать на лицо мертвеца, оказалась женщиной запасливой; оказывается, она еще в Петриче положила в свои чересседельные сумы несколько караваев хлеба и пол-оки брынзы, разумеется без ведома товарищей. Но теперь, когда нам вскоре предстояло угощение в виде теплого свежего хлеба и сочной баранины, она решила, что незачем ей возить с собой сухие корки, и своей маленькой ручкой принялась раздавать бойцам эти припасы — по крошечному кусочку.

Снова все вокруг окутал туман, пошел мелкий дождь. Не минуло и четверти часа, как дозорные, стоявшие ниже, доложили, что на берегу реки, к которой направились наши парни, гремят ружейные выстрелы, но очень глухо, словно из-под земли, так что сами дозорные не были уверены в том, что слышат именно стрельбу. Мы не обратили большого внимания на их слова, так как еще не встречались с карательными отрядами и, веря в «девственность» этих гор, считали, что здесь мы застрахованы от нападения. Пока мы раздумывали, почему дозорные вообразили, что слышат выстрелы, появился сам Господин Бакырджиев, но не с той стороны, откуда его ждали, а с противоположной. За ним следовал Янко Копривштинец: вся спина его коня была в крови. Всадники мчались во весь опор. Вот они подъехали, а мы поднялись им навстречу, и что же мы увидели!.. Несчастный Бакырджиев обливался кровью: одна рука у него висела, как плеть, а лицо было белее полотна.

— Перебили парней! Лес кишит карателями, — едва выговорил он и поник гордой головой.

—

Подождав около четверти часа своих заблудившихся товарищей, мы стали спускаться в сумрачное ущелье, пробираясь сквозь такую чащу, что казалось, будто сюда от сотворения мира не ступала человеческая нога… Этот путь пришлось выбрать потому, что, по словам Янко, ранившие его турецкие каратели разделились на два отряда и тронулись нам наперерез.

В ущелье мы спускались бегом, точнее — чуть не кувырком. Сгнивший сухой валежник трещал у нас под ногами, и эхо разносило шум по непролазным дебрям. Впереди из чащи выскочили серны; они пробежали совсем близко от нас, но разве мы смели стрелять? Наша героиня, как и все, шла пешком, так как в этом месте нельзя было ехать на коне, и черная юбка ее цеплялась за каждую ветку, как рваный невод.

— Ох, мама, мама! Для того ли ты меня родила, чтобы я бродила с гайдуками! — сетовала она и с ловкостью серны продиралась сквозь чащу.

Но врагами нашими были не только туман, карательные отряды, кручи и голод; еще один враг — дождь снова начал одолевать нас. Он лил как из ведра. Больше двух часов спускались мы по крутому склону, доступному только медведям, но дно долины было все еще далеко; а там, вероятно, текла прозрачная быстрая речка — до нас доносился шум воды. Нас никто не преследовал, но карательные отряды были близко, вот почему нам пришлось забраться в эту глушь. Иначе, мы, конечно, не рискнули бы сюда сунуться.

Наконец мы достигли каменного откоса, и здесь пришлось спускать людей и коней на веревках. Мы хотели обойти откос, но не он один преграждал нам путь — внизу, у самой реки, виднелись другие такие же скалы и огромные буковые стволы, рухнувшие на землю под напором ветра и нагроможденные один на другой. Казалось, что здесь нарочно сделаны завалы. Как я уже говорил, бук, аршин в сто высотой, падая, валил несколько более мелких буков, и пока, бывало, обойдешь его, пройдет несколько минут. А ведь сколько буков в лесу! Сделаешь шага два — вот тебе и другой, еще более мощный и ветвистый! Посмотришь издали на группы этих «разрушенных памятников» и кажется, будто это молдаванская деревушка, ведь корни каждого упавшего бука образуют шалаш из земли и камней, в котором свободно могут разместиться человек тридцать-сорок.

Даже отчаявшиеся, убитые горем люди не могли остаться равнодушными при виде здешней пышной растительности. Вся земля была покрыта молодой дикой геранью, не тронутой ничьей рукой. Если кто и ступал по ней, то лишь белогрудные серны. Горделиво и привольно тянулась она к небу, веселая, радостная, осыпанная прозрачной росой, такая красивая, что казалось грехом наступить на нее… Но, конечно, мы были не в состоянии оценить всей красоты этих гор. Вот уж два дня мы, словно зайцы, питались только вяжущими буковыми листьями да кислым щавелем — единственной пищей, которую можно найти в горах в мае, — и это притупило в нас все чувства, кроме голода.