Записки о болгарских восстаниях

Не успел он закончить фразу, как дядя Вылю, наш благодетель, преданный дядя Вылю, которого мы называли отцом родным, внезапно бросился на землю, пополз на четвереньках и спрятался за упавшим деревом. Я не сразу догадался, в чем дело, ничего не поняли и мои товарищи. Я хотел было спросить старика, почему он пополз, но не успел, — голос отказался мне служить, язык прилип к гортани. Выстрелы двадцати с лишком ружей грянули с обоих берегов реки — чуть ли не с четырех сторон. Пули зажужжали вокруг нас, как пчелы.

— Вурун! Тутун! Дейн бре! Басын! /Бей! Держи! Лови! Топчи!/ — раздались турецкие боевые кличи одновременно с первыми выстрелами.

Я не могу подробно рассказать об участи моих товарищей. Ужас потряс все мое существо, парализовал и разум, и мужество, и все человеческое во мне!.. Не могу похвалиться, что я взялся за оружие или занял оборонительную позицию. Нет! Я ничего не сделал, даже не увидел, что стало с тремя моими товарищами, шедшими впереди. Да и с кем мне было сражаться? С ветром и лесом? Нигде не было видно ни человека, ни ружья, ни черта, ни дьявола! Мне почудилось, будто все это сон. Всего десять минут назад мы узнали о «двенадцати знаменах», о бегстве всех «собак» в Софию, о пушечных выстрелах «деда Ивана», и вдруг — клики «вурун!», «тутун!»… окаменеть можно!

Как только грянули первые выстрелы и раздались грубые голоса, густое облако порохового дыма заполнило пространство под сводом ветвей над рекой. Кажется, я несколько секунд простоял на мосту в оцепенении. Помню только, что сквозь клубы дыма смутно увидел Бенковского. Он дернулся, раскинув руки, зашатался и рухнул на землю ничком. Я содрогнулся, но по-прежнему ни одной мысли не было у меня в голове. Бенковский сжимал в руке один из своих револьверов… Больше я ничего не видел, поэтому позвольте мне рассказать хотя бы только о моих злоключениях.

…Я окончательно пришел в себя лишь когда окунулся в буйные воды реки. Не могу сказать точно, умышленно ли я бросился с моста в реку или же упал в бессознательном состоянии. Несколько минут меня несло стремительным течением, наконец удалось стать на ноги. Надо вам сказать, что я был в клеенчатом пальто, застегнутом на все пряжки и пуговицы, и оно мешало мне двигаться, кроме того я нес на себе сумку с патронами, в две оки весом, бинокль, револьвер и разные другие вещи, а после дождей напор воды в Свинарице был очень силен. Пока поднимаешь одну ногу, другая подгибается, теряешь равновесие и снова падаешь в воду. Едва придешь в себя, только начнешь вспоминать о том, что мы стали жертвой гнусного предательства со стороны нашего благодетеля, дяди Вылю, как грубый голос турецкого командира и новый ружейный залп снова бьют тебя, как обухом по голове. А пули все жужжат и жужжат!.. Наконец течение приволокло меня к длинной ветви, и я ухватился за нее обеими руками. Приткнулся к левому берегу реки, в бешенстве вонзил все свои десять пальцев в землю и, как дикая кошка, принялся карабкаться на берег. Не знаю, действительно ли он был очень крут, или мне так казалось, но взобраться на него я смог лишь после того, как несколько раз скатывался вниз на животе.

Поднявшись, наконец, на ровное место, я увидел, что с другого берега что-то упало в реку, кажется — человек, но не успел его рассмотреть, так как сзади меня раздались крики: «Держи его! Убежал!», и вокруг снова засвистели пули. Что-то твердое ударило меня в левый бок, и я потерял последние силы. Выбравшись на берег, я пустился было бежать, но сразу остановился, чтобы лечь на землю. Я вообразил, что меня со всех сторон окружили и, значит, бежать не имеет смысла. Каждый куст вызывал во мне подозрение: вот-вот, думал я, из него выскочит турок в чалме и бросится на меня со своим тяжелым карабином или ятаганом. Но вскоре я поднялся и снова побежал куда глаза глядят. Сумку с патронами, бинокль, клеенчатое пальто и прочие вещи я на бегу сорвал с себя и разбросал во все стороны. Я сделал это для того, чтобы легче было бежать, но — тщетно! Ноги отказались служить в самый опасный момент. Целых двадцать дней я ни разу не мог согреться, а сейчас обливался потом, хотя только что выбрался из ледяной воды Свинарицы, да и теперь мок под дождем. Горло у меня пересохло, в груди словно клокотал раскаленный свинец, губы потрескались, но все это я заметил лишь впоследствии. Много лет я не вспоминал о молитвах, заученных в детстве, а сейчас читал их бойко — как по краткому молитвеннику Димчо Великова, уроженца Котела.